Хроники открытия Америки

Но оставим шутки, я лучше расскажу, как мы подошли к дворцу и толстый касик вышел в патио встретить нас — он впрямь был очень толстый, и я так и буду его называть, — и он выказал Кортесу великое почтение и окурил его, как полагалось по их обычаю, и Кортес его обнял. Затем нас повели в весьма красивые и просторные покои, где все мы уместились, дали нам поесть и поставили корзины со сливами, а их тогда было изобилие, ибо настала их пора, и маисовый хлеб. Поскольку пришли мы туда голодные и давно не видевшие такого изобилия еды, назвали мы то селение Вильявисиоса [107], а кое-кто величал его Севильей.

Кортес приказал, чтобы никто из солдат не причинял индейцам неприятностей и не отдалялся от площади; и когда толстому касику доложили, что мы поели, он прислал сказать Кортесу, что хочет к нему прийти, и вскоре появился с большой свитой знатных индейцев, и у всех были в нижней губе большие золотые кружки и на плечах богатые накидки.

Кортес тоже вышел из покоев навстречу и, изъявляя сердечную любовь и благодарность и говоря лестные слова, опять обнял касика. Затем толстый касик распорядился принести приготовленные им дары — изделия из золота и одежду, хотя было всего этого немного и небольшой ценности, и сказал Кортесу: «Лопе лусио, лопе лусио, прими благосклонно это наше подношение», и еще прибавил, что, будь у него больше, он бы все отдал.

Кортес с помощью доньи Марины и Агилара ответил, что хотел бы отплатить добрыми делами и что, ежели у них есть какая надобность, пусть скажут, и он для них готов все сделать, ибо мы подданные великого государя, императора дона Карлоса, который повелевает многими королевствами и землями, и посылает нас искоренять несправедливости и карать злодеев, и велит, чтобы больше не приносили в жертву живых людей, и еще Кортес растолковал им многое другое касательно нашей святой веры.

Выслушав все это, толстый касик начал вздыхать и горько жаловаться на великого Моктесуму и его правителей, говоря, что они недавно подчинили его своей власти и отобрали все его золотые драгоценности и так притесняют его народ, что никто тут не смеет ослушаться их приказов, ибо Моктесума правит большими городами и многими землями и подданными и располагает могучим войском.

Кортес, выслушав жалобы толстого касика, понял, что покамест не может ничем помочь, и сказал, что со временем постарается отомстить их обидчикам, а теперь, мол, ему надо вернуться к своим «акальи» — так на языке индейцев называют корабли — и поселиться и основать свое государство в городе Киауицтлане, и когда он там будет жить, то они смогут поговорить более обстоятельно. Толстый касик на это отвечал ему весьма дружелюбно.

На другой день поутру мы вышли из Семпоальяна и с нами более четырехсот индейцев-носильщиков, коих в тех краях называют «тамеме» — они могут нести на спине по две арробы и идти с этим грузом пять лиг. И когда мы увидели столько индейцев-носильщиков, то сильно обрадовались, — ведь прежде тем из нас, у кого не было индейцев с Кубы, коих во всем нашем флоте насчитывалось всего пять-шесть человек, приходилось самим таскать на плечах наши мешки. Донья Марина и Агилар сказали, что в этом краю, когда здесь мир, касики обязаны, не спрашивая, чей груз, предоставить путникам тамеме, и в дальнейшем мы, где бы ни проходили, всюду требовали себе носильщиков.

Простясь с толстым касиком, Кортес и все мы пошли дальше и заночевали в небольшом селении близ Киауицтлана, тоже покинутого жителями, и индейцы из Семпоальяна принесли нам ужин.

о том, как мы вошли в Киауицтлан, город, окруженный стенами, и как там встретили нас с миром

На другой день, часов около десяти, мы подошли к крепости, то есть к городу Киауицтлану, расположенному средь высоких скал с отвесными склонами, так что, вздумай они сопротивляться, взять его было бы трудно. Шли мы в порядке, боевым строем, с артиллерией впереди, предполагая, что нас ждет сражение, — так мы и поднялись к той крепости, готовые в случае чего исполнить свой воинский долг.

Пройдя до самой середины города, мы не встретили ни одного индейца, с кем могли бы поговорить, что немало нас удивило, — все они, видя, что мы поднимаемся по склону к их домам, сбежали от страха в тот же день. Когда ж мы взошли на самое высокое место в крепости, на площадь, вкруг которой стояли их капища и большие храмы с идолами, то увидели там полтора десятка индейцев в богатых одеждах, каждый держал глиняную курильницу с благовониями. Приблизясь к Кортесу, они окурили его и нас, солдат, стоявших вблизи, и с глубокими поклонами сказали, что просят извинить за то, что не вышли нам навстречу, и что они приветствуют наш приход и предлагают отдохнуть, — укрылись они, мол, из страха, желая поглядеть, какие мы, ибо боялись нас и наших лошадей, и что в эту же ночь прикажут всем жителям возвратиться в город.

Кортес отвечал им чрезвычайно сердечно и поведал многое касательно нашей святой веры, как то было у нас заведено, куда бы мы ни приходили, и сказал им о том, что мы подданные великого императора дона Карлоса, и подарил им зеленые бусы и еще кое-какие кастильские безделушки, и они тотчас принесли нам кур и маисового хлеба.

Пока они так беседовали, Кортесу доложили, что целая толпа знатных индейцев несет сюда на носилках толстого касика из Семпоальяна. И когда касика доставили на площадь, он вместе с касиком того города и другими важными особами стал говорить Кортесу о том, как великий Моктесума притесняет их да как он могуществен, и все это со слезами и вздохами, так что и Кортеса, и всех нас, при сем присутствовавших, взяла жалость. Они рассказывали, каким образом он их покорил и каждый год требует ему посылать их сыновей и дочерей для жертвоприношений и для того, чтобы прислуживать в домах и работать на полях, и много высказывали других жалоб, всех я и не помню; и еще, что сборщики дани, посылаемые Моктесумой, забирают их жен и дочерей, коль они красивы, и насилуют их, и так, мол, поступают во всей земле, где говорят на наречии тотонаке, а таких селений более тридцати.

С помощью наших толмачей Кортес как мог утешал их, обещая помочь, чем только сумеет, и прекратить грабежи и обиды, — дескать, затем и послан он в эти края императором, нашим повелителем, и убеждал их не огорчаться, потому как скоро они увидят, что мы им окажем помощь. Речи его отчасти их утешили, однако в душе они еще сомневались, ибо питали перед мексиканцами большой страх.

Пока они так беседовали, прибежали со всех ног несколько индейцев того города известить всех касиков, беседовавших с Кортесом, что явились пятеро мексиканцев, сборщиков дани для Моктесумы, и касики, едва услышав об этом, побледнели и затряслись от страха. И вот они оставляют Кортеса одного и идут встречать сборщиков дани — поспешно украшают ветвями большую залу, готовят еду да варят побольше какао, а это лучшее из того, что там пьют.

Когда те пятеро индейцев вошли в город, они не миновали места, где находились мы, ибо там стояли дома касиков и отведенные нам дома, однако держались они так гордо и надменно, что, слова не сказав ни Кортесу, ни кому-либо из нас, прошествовали мимо. На них были богато расшитые накидки и столь же нарядные набедренники (тогда они еще носили набедренники), волосы у них были блестящие и собранные на темени в пучок, каждый держал в руке розы и нюхал их, и позади каждого шел с опахалом слуга-индеец, отгоняя москитов, и каждый держал в руке посох с рукояткой, и за ними шла целая свита знатных индейцев из других селений тотонаке, и пока их не привели в отведенные им покои и не угостили превосходнейшими яствами, их все время сопровождала целая свита.

Когда же они откушали, то приказали позвать толстого касика и прочих знатных индейцев и стали их бранить — зачем, мол, они принимают нас в своих селениях и что теперь они желают встретиться с нами и поговорить, мол, Моктесума, их господин, сильно недоволен, ибо без его дозволения и приказа не следовало нас принимать и давать нам золотые вещи. После чего они стали злобно угрожать толстому касику и прочим знатным индейцам и требовать двадцать мужчин и женщин, дабы умилостивить богов, разгневанных их злодеяниями.