Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая

Это предположение не выглядит большим преувеличением, поскольку зарплаты работников лагерей в начале 50-х были значительными, и доплата «за звёздочки» превышала зарплату хорошего врача. Да и вообще после Пленума ЦК КПСС 2–7 июля 1953 года, обсудившего вопрос «О преступных антисоветских и антигосударственных действиях Л. П. Берии», центральная власть с большим подозрением стала относиться к «родным органам», выискивая в них пособников «агента мирового капитала» Лаврентия Берии. В этих условиях «органы» обязаны были доказать свою крайнюю необходимость и стремление в любую секунду встать на поддержку и защиту родного государства. Что они поспешили сделать (благо «враги» всегда были под рукой).

Так было и в Джезказгане. Застрелили юную девушку Лиду, которая повесила сушиться чулки на предзонник. Выстрелом с вышки часовой убил евангелиста Сашу Сысоева — бывшего студента последнего курса одного из ленинградских вузов. Убили без всякого повода: он даже не приближался к «запретке». Это вызвало волнения среди зэков. Люди потребовали суда над убийцей (суд состоялся лишь через год, уже после восстания). Вслед за этим — новое ЧП. Конвой, сопровождавший колонну заключённых, торопился в зону. Зэки, несмотря на окрики солдат, еле плелись. Тогда конвойные открыли стрельбу по колонне из автоматов, ранив нескольких арестантов в ноги. «Зона» в знак протеста несколько дней не выходила на работу.

После этого охранники на вышке спровоцировали старого арестанта-китайца нарушить границу контрольно-следовой полосы, кинув туда пачку махорки. Старик потянулся за ней,  и его ранили в руку. И так далее.

Напряжение возрастало. К тому же в особлаг, где содержались политические заключённые, забросили большую партию уголовников, надеясь, видимо, стравить тех и других между собой. Впрочем, Кекушев замечает по этому поводу:

Хотелось бы всё же уточнить: речь идёт не столько обо всей 58-й статье, сколько об «автоматчиках» из числа боевых офицеров и, возможно, отчасти — о «бандеровцах». Последних, по словам Солженицына, было в лагере немало. К этому времени «блатные» уже по всему ГУЛАГу вынуждены были считаться с «военщиной», так что Кенгир не составлял исключения, и не было в реакции уголовников чего-то особенного.

Именно прибывшие «блатари» и спровоцировали «сабантуй» в лагере. В один из майских вечеров, когда основная масса арестантов смотрела кинофильм «Римский-Корсаков» (экраном служила белая стена бани), «уркаганы» сделали пролом в стене, разделявшей женскую и мужскую зоны, и толпой хлынули туда.

Позже администрации обманом удалось выманить часть «блатных» и увезти в соседнее лаготделение. «Блатные» обратились за поддержкой к «политикам». И всё завертелось: невыход на работу, ввод на территорию зоны пулемётного взвода, стычки зэков с офицерами и нарядом, гибель нескольких арестантов… В конце концов вся лагерная администрация и надзор покинули зону, которая полностью оказалась в руках восставших.

На митинге в столовой (после похорон погибших) был выбран штаб. Возглавил его бывший полковник Капитон Иванович Кузнецов. Были назначены также помощник начштаба, начальники отделов пропаганды, агитации, внутренних дел и т. д. Штаб выработал план обороны. Была объявлена тотальная мобилизация.

Кстати, «военного люда» в лагере было полно, и не только советских фронтовиков. Здесь «мотали сроки» и немецкие, и венгерские, и японские военнопленные. Автор «Архипелага», однако, по одному ему известной причине «подлинными вдохновителями восстания» называет украинских националистов. Оговариваясь, впрочем, что в состав штаба восстания они не входили, а держались сами по себе. Непонятно только, каким образом им удалось стать в таком случае «вдохновителями»?

Подобная характеристика малороссийских партизан, конечно, вписывается в общую схему, созданную Солженицыным в своём романе, где он упорно выдвигает на первое место в лагерном движении неповиновения именно украинских и прибалтийских националистов, всячески умаляя роль советских фронтовиков. Однако у нас есть все основания не разделять подобную точку зрения (см. главу «Ще не вмэр Степан Бандера»).

Будем рассуждать здраво: во главе восстания стали те, у кого был наибольший авторитет среди арестантского люда. В Джезказгане такими вожаками оказались именно фронтовики и офицеры из числа бывших военнопленных. (Из «блатных», по Кекушеву, был один — «министр внутренних дел», уголовник-рецидивист Саженков.). И все рассуждения о якобы «истинных вдохновителях» и «молчаливых наблюдателях от того штаба» (Солженицын) — просто разговоры, что называется, «в пользу бедных».

Не случайна также совершенно разная оценка роли начальника штаба полковника Кузнецова и самого его как личности. Автор «Архипелага» в пренебрежительном тоне отзывается о руководителе восстания. Почему? Да потому, что тот не придал событиям антисоветскую окраску, как пытались поначалу «западники», расклеившие по зоне листовки типа «Вооружайся, чем можешь, и нападай на войска первый!», «Хлопцы, бей чекистов!» и т. д. Откровенно говоря, лозунги в той обстановке бессмысленные и провокационные. Кузнецов, напротив, заявил:

— Антисоветчина — наша смерть. Если мы выставим сейчас антисоветские лозунги — нас подавят немедленно. Они только и ждут предлога для подавления. При таких листовках они будут иметь полное оправдание расстрелов.

Цитируем дословно по «Архипелагу». И тут же вынуждены признать: как бы мы ни относились сегодня к такой позиции, в тот момент она была единственно трезвой и разумной! Кроме того, мы должны отдавать себе отчёт, что, несмотря на все репрессии, большая часть «советских» арестантов поддерживала подобную позицию, и поддерживала искренне! «Идейных антисоветчиков» из числа жителей СССР, оказавшихся в лагерях, было не слишком много (как бы того ни хотелось Александру Исаевичу; будем всё-таки реалистами).

Однако публицист берёт в Солженицыне верх над историком. И Кузнецов у него становится политизированным демагогом, который старается угодить «и нашим, и вашим». Потому и стремится Солженицын убедить читателей, что якобы «не очень-то в речи его (Кузнецова. — А.С.) вникали». И даже вводит пикантную подробность: мол, в это время арестанты целовались на вагонках с арестантками.

Даже вынужденный рассказывать о поступках Кузнецова, которые явно не вписываются в его, солженицынскую, «теорию», писатель всячески пытается найти этим поступкам какое-нибудь «гниловатое» толкование.

Вот, например, начальник зэковского штаба предупреждает прибывших на переговоры московских генералов:

— Если войдёте в зону с оружием, не забывайте, что здесь половина людей — бравших Берлин. Овладеют и вашим оружием.