Эллинистический мир

большой популярностью. И в Александрии, и в Пергаме торевты

работали по золоту, серебру, бронзе. Большинство вещей из

знаменитого клада Бертувиль-Берне (в Нормандии) относятся

как раз к эллинистической, а не к римской эпохе. На самых

лучших из них изображены печаль и смерть Ахилла и

трагическая судьба Гектора, тело которого протащили вокруг

крепостной стены, а затем повесили. Вазы с подобными

патетическими и поучительными сценами были, по всей

вероятности, сделаны в Пергаме.

С этими вазами можно сопоставить бронзовые парадные

ложа с чеканными спинками, на которых часто изображались

дионисийские сцены (мулы, увенчанные виноградными лозами,

иногда сам Дионис). Независимо от происхождения их

называют «ложами с Делоса» – по крупнейшему центру

производства или «ложами Боэта» – по самому знаменитому

мастеру, работавшему в Халкедоне. <140>

Многочисленными стали монетные серии, так как каждый

правитель желал иметь собственную монету, украшенную

собственным изображением. Этот обычай, существовавший уже

у некоторых сатрапов и представителей династий Персидской

империи, распространился не только в больших и малых

царствах эллинистического Востока, но и на Сицилии при

Гиероне II, в самой Спарте при Клеомене и Набисе, в

Бактрийском и индийских царствах. Эллинистические монеты

ценны прежде всего как великолепная галерея портретов, среди

которых выделяется толстый евнух Филетер или Тигран

Армянским с классическим профилем и богато украшенной

диадемой, или правители Понта – Митридат III и особенно

Митридат VI Эвпатор, изображенный крайне реалистично.

Оставшиеся независимыми полисы также продолжали чеканить

свою монету. Монеты Афин все еще многочисленны, но

гравировка их небрежна, композиция лишена продуманности.

Терракотовые статуэтки – самый нежный отзвук мира

изящества и гармонии. Коропласты Александрии наделили их

144

легким колоритом пастельных тонов. Самый известный центр

их производства находился в царстве Атталидов в Мирине.

Фигурки, которые там производили, возможно, не столь

изысканны, как танагрские статуэтки IV в. до н. э., но

разнообразие их неисчерпаемо.

Остается только упомянуть изящные предметы мелкой

пластики – изделия из стекла, медальоны из бронзы или гипса,

камеи, украшения из золота, горного хрусталя или порфира –

словом, «александрийскую роскошь», так как, по всей

видимости, именно столица царства Птолемеев была центром

изготовления этих маленьких шедевров, наделенных топким

вкусом, пышно украшенных и выполненных иногда с мягким,

иногда с карикатурным реализмом. Раскопки в Беграме

показали, что эти вещи ценились и вдали от

средиземноморского мира. Их в изобилии находят даже в

Центральном Афганистане.

Что бы там ни говорили, а греческое искусство в эпоху

эллинизма отнюдь не возрождается, ибо оно не умирало вовсе.

Оно постоянно возобновлялось, развиваясь самыми различными

путями. Его характерная черта – выражение сущности человека

с его горестями и радостями. Мало найдется чувств, которые бы

оно не отразило от пылающей страсти до нежной идиллии.

Почти нет сюжетов, к которым оно не обращалось бы: греки и

варвары, старики и дети, идеальная красота и уродство. <141>

И, несмотря на то что искусство это было предназначено

прежде всего для элиты, часто свое вдохновение оно черпало в

мире бедности. Нет стилей, которым бы оно не следовало: от

пергамского романтизма до барокко некоторых александрийских

рельефов. И всегда оно оставалось греческим, и ничто

человеческое ему не было чуждо.

Религиозное брожение

Как и в IV в. до н. э., в период эллинизма традиционная

религия не исчезла. Панафинейские процессии, как и прежде,

поднимались к Акрополю, атлеты мерялись силами на

олимпийском ристалище, прорицательницы в Дельфах выдавали

туманные предсказания, участники мистерий наводняли

притворы храмов Элевсина. Все эти святилища будут

посещаться и в период, последующий за эллинистическим, до

самого конца античности. Новые постройки добавятся к

145

постройкам предшествующих эпох: в Дельфах – театр (III в. до

н. э.), в Олимпии – новые спортивные сооружения (палестра,

гимнасий), перестроят стадион. Но истинной веры уже не было,

и общественные жертвоприношения стали поводом для

пиршеств среди всеобщего ликования.

Скептицизм и религиозное рвение

Полисная религия, угасавшая с внутренним разложением

полисов, распадалась с их политическим крушением. Человек

уже не мог удовлетворить свои религиозные устремления в

рамках полиса, благочестие не могло выражаться в образцовом

исполнении гражданского долга. Религия коллектива сменилась

религией индивидуальной, что естественно в эпоху

индивидуализма.

Этот глубокий кризис породил два противоположных

отношения к миру. Многие впадали в скептицизм, который не

только развился в некоторых философских школах, но и, судя по

всему, получил распространение в народе. Действительно, как

было афинянину не усомниться в Афине после того, как

Деметрий Полиоркет объявил себя братом богини и разместил

свой гарем в Парфеноне? Евгемер (конец IV в. до н. э.) учил:

боги – великие люди древности, обожествленные за оказанные

человечеству <142> услуги. Эта теория была благосклонно

встречена и в самой Греции, и особенно в республиканском

Риме.

Новый культ Тюхе (Фортуны) был скрытой формой

скептицизма. В сущности, эта богиня представляет собой

отрицание божественного провидения и олицетворение

беспорядка и тщетности усилий человека, которые, как казалось

отныне, направляли человеческие поступки среди хаоса

случайных событий. Один из героев комедии Менандра

упрекает в легковерии своего собеседника: «Не думаешь ли ты,

что боги заняты тем, что карают или спасают по одному

миллионы людей? Вот это занятие!»

Мы уже отмечали важность понятия судьбы в «Истории»

Полибия, которое, кстати, плохо согласуется с попытками

рационального объяснения событий. Любопытно отметить

появление настоящей почитаемой богини, влияние которой

было широко распространено. Fortuna из италийского

святилища в Пренесте не избежала сильного эллинистического

146

влияния. Даже метрополии имели свою Тюхе. Тюхе

Антиохийская сохранилась такой, какой вышла из-под резца

Евтихида, ученика Лисиппа: величественная и гибкая фигура,

нога попирает усмиренный Оронт; голова увенчана короной в

виде башен, выражение лица спокойно-серьезное, даже

благожелательное, но непроницаемое.

Однако в целом религиозное рвение было значительно

сильнее скептицизма. Его можно обнаружить и в некоторых

философских системах, таких, как, например, стоицизм.

Свидетельство этому – замечательный «Гимн Зевсу» Клеанта из

Ассоса. Его хотелось бы процитировать полностью, но

приведем здесь хотя бы последние строки: «Зевс, дающий нам

все блага, бог черных туч и сверкающей молнии, спаси людей от

пагубного невежества. О Отец, освободи от пего их души,

позволь им обрести мудрость, которой подчиняешься ты и

благодаря которой ты правишь всем так мудро».

Рвение это еще сильнее проявлялось в массах, раздавленных

социальным кризисом, превратностями бурной истории,

оторванных от традиционных верований и не нашедших

успокоения на вершинах мудрости. Жажда спасения

становилась мучительной. Ее можно было насытить только

эмоциональными (экстатическими) культами, которые

обеспечивали верующему прямой и личный контакт с