Этюды любви и ненависти

Кто скажет мне, какую измеряют

Подводные их корни глубину? для того чтобы положить их угловым камнем того национального здания, которое должно из Палестины встать соперником прочих народов. Другое еврейство ищет напряжение всех своих способностей для того, чтобы, не теряя своего духа, спрятать свой лик, просочившись в другие народности…»57 Воспоминания Нелидова и Волконского во многом перекликаются. Но князь, пожалуй, иносказательно говорит об участии евреев в революции, неистовстве, ненависти коммунистов. Безусловно, для него евреи – дрожжи революции. Конечно, не все. Он это подчеркивает. И пытается найти источник ненависти евреев не только друг к другу… Ему ясно, что эта ненависть выше классовой и расовой. Так какую же ненависть должно испытывать еврейство по отношению к "гоям"?! Думаю, эта ненависть ассоциировалась у князя Волконского с расправой над Иисусом. Князь убежден в существовании еврейского заговора, несмотря на разность взглядов противоборствующих сторон. Перечитаем еще раз: сионисты хотят построить свое государство в Палестине, чтобы стать "соперником прочих народов", а интернационалисты, "не теряя своего духа", спрятать свой лик, просочившись в другие народности.

Браво, князь! Вы читали "Протоколы Сионских мудрецов" и усвоили их. И вправду, кто еще может подсказать князю глубину подводных течений иудаизма?

Нелидов и Волконский безоговорочно сходятся в одном: борьба против "Габимы" – это дуэль культуры с бескультурьем. Нелидов упоминает человека, застрелившего императорского посла, Якова Блюмкина, который был не только убийцей, но и поэтом и большим поклонником театра "Габима". А знание древнееврейского языка помогло ему создать просоветскую агентуру в Палестине. Таковы уж превратности судьбы: "нам не дано предугадать", что, где и когда пригодится…

Довольно подробно рассказал В.А. Нелидов об участии евреев в театральной жизни столицы, назвав множество имен ныне почти забытых актеров. Порой он иронизирует над их "общечеловеческими" слабостями, но при этом не скупится на похвалу их профессиональных достоинств. "Чисто русскому таланту Рыбакова" Нелидов противопоставляет талант актера Малого театра Осипа Андреевича Правдина. Еврей Иосиф Трайлебен, изменив «свою фамилию на русскую, сообщал окружающим, что он швед по происхождению, блестяще этим языком владел, но за его спиной наивно злословили, что Правдин имеет предком одного из пленных после Полтавского боя, где Петр I разбил шведа Карла XII, что будто этот предок остался жить по капризу судьбы в черте оседлости для русских евреев.

Человек блестяще образованный, владеющий в совершенстве многими… языками… культурный, Правдин может быть назван "европейцем" Малого театра. Европеизм сказывался у него во всем…» Нелидов считает Правдина выдающимся актером, если не бриллиантом "дома Щепкина", то, безусловно, украшением. Лучшие его роли – прекрасный Шуйский в "Борисе Годунове" Пушкина и Растаковский в гоголевском "Ревизоре".

А его игру в "Талантах и поклонниках" (он играл Васю) хвалил сам Островский.

Этот швед или "полтавец" сроднился с Москвой и, бывало, вполне по-российски пускался в загул. Выбранный управляющим Малым театром, он ходил туда каждый день и после Октябрьского переворота, не боясь быть застреленным поставленным у входа часовым. Пьяная солдатня ограбила театр. Правдин умер в своем кабинете на 74-м году жизни от голода и холода. По мнению Нелидова, после смерти Правдина осталось лишь два актера его калибра – Ермолова и Южин58.

Другой актер из "золотой" плеяды Малого театра, Федор Петрович Горев (1850-1910), сыграл более 300 ролей. Горев – еврей, приемный сын помещика Алферова. Этот красавец, "с лицом старинной камеи", пишет Нелидов, был человеком "трагически необразованным, наивным и даже глуповатым. Энциклопедия сообщает о нем лаконично: недюжинный актер, вызывавший восторги одних и строгую критику других. Любопытная деталь: в молодости Горев был судим за подделку векселей, причем в это время он уже работал в театре!..

Среди его ролей критика выделяет героев Шиллера – Карла, Фердинанда, Дон-Карлоса и других. Нелидов подробно комментирует игру Горева в "Плодах просвещения" (он играл Григория) и роль еврея-миллионера в неназванной им современной пьесе: «Герой пьесы – добрый человек, но когда его затронули, тысячелетняя ненависть потомков (Израиля), ненависть к "гоям" проснулась и не знает пощады. "Мщу до седьмого колена", – чувствовал зритель». И далее о Гореве: в нем были задатки гения, казалось, он мог сыграть Шейлока, Мефистофеля, Грозного, но он даже не претендовал на такие сложные роли.

Сын Горева, Аполлон Федорович Горев (1887-1912), тоже талантливый актер, сыграл в поставленном К.С. Станиславским "Ревизоре" Хлестакова – мэтр отзывался о нем с похвалой. Увы, карьера Горева-младшего прервалась очень рано: в 25 лет он умер от туберкулеза59.

Существуют различные точки зрения на отношение театрального мира к еврейству.

Без всякой натяжки можно констатировать, что эта среда менее других… заражена антисемитизмом. Вот что писал по этому поводу известный до революции антрепренер и актер Вениамин Никулин (Ольковицкий): «…считаю уместным выразить мое глубокое чувство преклонения перед тогдашней русской актерской громадой.

Торжественно подтверждаю, что у русских актеров никакого юдофобства вообще и никаких признаков антисемитизма не было. Даже если встречался молодой актер -еврей из южан, говоривший вместо "вы" – "ви", вместо "барыня" – "бариня" и так далее, то русские актеры добродушно посмеивались и настойчиво советовали таким начинающим товарищам сделать все возможное, чтобы выбраться из родной Одессы, Елизаветграда, Родомысля или Каменец-Подольска – на север, поближе к Москве, Волге, Сибири. Но тут-то и возникал трагический вопрос о праве жительства вне черты оседлости.

С одной стороны, евреи являлись очень желательными актерами в русском театре.

Трезвые, трудолюбивые, аккуратные, не картежники и никак не хулиганы. Часто они обладали к тому же выразительной хорошей наружностью, приятным голосом, темпераментом и чуткостью. Будучи в большинстве начитанными и умственно развитыми, они сильно способствовали и оздоровлению закулисных нравов.

С другой стороны, они оказывались загнанными в злополучную черту оседлости, где преобладала южная, не чисто русская литературная или бытовая речь. Конечно, это было трагично…

Еще раз с радостью и гордостью отмечаю, что русские актеры за малым уродливым исключением были вполне на высоте, относясь к евреям и другим инородцам идеально по-товарищески»60.

Пожалуй, нелишне процитировать и сказанное В. Никулиным о Е.Б. Вахтангове, который вместе с Никитой Балиевым (будущим директором московского театра "Летучая мышь") начинал свою театральную карьеру во Владикавказе с участия в бесплатных гимназических постановках Никулина: «Потом, много лет спустя, я имел счастье видеть его гениальную работу в "Потопе", "Принцессе Турандот" и бессмертном, благодаря его, Вахтангова, воплощению, "Дибуке" в Габиме. Невозможно постичь и понять, как кавказец по рождению, армянин по национальности и христианин по вере, этот великий ясновидец Вахтангов мог… выявить тот дух народа, показать до осязаемости тот таинственный цемент, которым спаяна эта стойкая и вечная библейская нация»61. (Неточность: Вахтангов наполовину русский.) Вернемся, однако, к воспоминаниям В.А. Нелидова.

При чтении большинства мемуаров или иных сочинений я ощущаю некое напряжение авторов (если угодно – натяжки), когда они пишут о евреях или еврействе. Нелидов подобного ощущения во мне не вызывает. Он совершенно свободно говорит о евреях, об их достоинствах и недостатках, правда, слишком уж часто подчеркивает их национальность. Например, для Нелидова миллионер Лазарь Поляков, которого ненавидел московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, – гениальный делец и "идеальный человек". Нарушая все законы, Поляков стоял на страже интересов умирающей княгини: "мягкий и добрый Поляков был в этом вопросе, как скала, и спас состояние для законных наследников". И далее: «Фигура Полякова настолько интересна, что о ней стоит сказать… Маленький еврейчик из черты оседлости, он начал с содержания небольшой почтовой станции, стал крупнейшим железнодорожником, председателем Земельного банка и десятков других учреждений, а от Александра III получил дворянское достоинство. На редкость гуманный и просвещенный, он был горячо любим и почитаем всеми, кто его знал. Его похороны напоминали похороны великого князя. Около ста придворных мундиров явилось его хоронить. Трудно себе представить тогдашнюю Москву без Полякова. Его доброта была безгранична. Рассказывали, например, что когда у него сидели по делам в кабинете, то часто за спущенной драпировкой восседала его супруга Розалия Павловна и, когда Поляков начинал по доброте поддаваться на просьбы, из соседней комнаты раздавался предостерегающий оклик его благоверной: "Лазарь!" И Лазарь бил отбой.