Жизнь замечательных времен. 1975-1979 гг. Время, события, люди

Брежнев сразу же принимается пояснять:

— Я приехал встретить вас в аэропорт вопреки мнению моего врача. Он запретил мне это. Вам, должно быть, известно, что в последнее время я отказываюсь от визитов. Но я знаю, что вы содействуете развитию добрых отношений между СССР и Францией. Я не хотел бы, чтобы мое отсутствие было неверно истолковано. Вы наш друг.

Он сидит, откинувшись назад, в своем сером пальто. На лбу проступают капельки пота. Он вытирает его платком…

Но вот Брежнев снова начинает говорить. Он произносит по-русски какую-то короткую фразу, не напрягая голоса.

Переводчик воспроизводит ее почти так же — отрешенным и спокойным тоном:

— Должен признаться, я очень серьезно болен.

Я затаил дыхание. Сразу же представляю, какой эффект могло бы произвести это признание, если бы радиостанции разнесли его по всему миру…

Между тем он продолжает:

— Я скажу вам, что у меня… Вы, наверное, помните, что я мучился из-за своей челюсти. Вы, кстати, обратили на это внимание в Рамбуйе. Это раздражало. Но меня очень хорошо лечили, и все теперь позади…

Теперь все намного серьезнее. Меня облучают. Вы понимаете, о чем идет речь? Иногда я не выдерживаю, это слишком изнурительно, и приходится прерывать лечение. Врачи утверждают, что есть надежда. Это здесь, в спине.

Он с трудом поворачивается.

— Они рассчитывают меня вылечить или по крайней мере стабилизировать болезнь. Впрочем, в моем возрасте разницы тут почти нет!..

Он кладет мне руку на колено — широкую руку с морщинистыми толстыми пальцами, на ней словно лежит печать тяжелого труда многих поколений русских крестьян.

— Я вам говорю это, чтобы вы лучше поняли ситуацию. Но я непременно поправлюсь, увидите. Я малый крепкий!

И вдруг неожиданно меняет тон:

— Вы хорошо знаете президента Картера… Он без конца шлет мне письма, очень любезные письма. Но я не просил его мне их писать!

Я говорю:

— Он мне тоже пишет. Он пишет Шмидту, пишет Каллагэну. Похоже, что у него такая привычка.

Но Брежнев уже не слушает меня. Он продолжает раздраженно говорить сам с собой:

— И вот он шлет мне все эти письма. А затем в конце недели отправляется куда-нибудь на Средний Запад или в какой-нибудь университет. И там начинает меня оскорблять! Он обзывает меня так грубо, что я никак не могу этого стерпеть. Он считает, будто я об этом ничего не знаю. Но я получаю все его речи. Значит, по его мнению, со мной можно так обходиться? Да что же он за человек? Что о себе воображает?

Негодование бьет через край. Он глубоко задет, чувствует себя обманутым. По-видимому, советскому лидеру оскорбления не столь привычны, как нам!..

Брежнев замолкает. Его возбуждение спадает. Мы подъезжаем к Москве. До самого приезда он не произносит ни слова. Переводчики сидят молча, как их обязывает профессиональная этика…»

27 апреля КГБ СССР произвел выгодную для себя операцию: он обменял двух советских разведчиков — Черняева и Энгера, которые работали в ООН, но осенью прошлого года были изобличены в шпионских действиях и осуждены американским судом на 50 лет тюрьмы каждый — на группу диссидентов, лишенных советского гражданства: Эдуарда Кузнецова, Георгия Винса, Марка Дымшица, Валентина Мороза и Александра Гинзбурга. Как писал Ю. Андропов в докладной записке в ЦК КПСС: «Полученные Комитетом госбезопасности данные свидетельствуют о том, что выдворение из СССР названных выше лиц антисоветские круги за рубежом и антиобщественные элементы внутри страны оценивают как серьезный удар, нанесенный по их планам «расшатывания социализма изнутри».

27 апреля на «Мосфильме» собрался очередной худсовет, чтобы решить вопрос о судьбе фильма «Москва слезам не верит». Предыдущее заседание состоялось в самом начале марта, и тогда Владимиру Меньшову была предъявлена куча претензий. Ему было приказано убрать из фильма все эротические сцены, а также доснять несколько новых эпизодов. С последним предложением Меньшов согласился и в течение месяца снял несколько «заводских» сцен (съемки проходили на производственном комбинате в Клину). А вот насчет эротики поступил по-своему — не притронулся ни к одному из «крамольных» эпизодов. В итоге, когда члены худсовета собрались на очередное заседание, у них буквально челюсти отвисли от удивления. «Да он над нами просто издевается! — возмутились цензоры. — Мало того, что он производственные сцены снял не в том объеме, как мы того требовали, так он еще и не вырезал ничего!» Меньшов вновь принялся убеждать худсовет в том, что все эти сцены необходимы картине как воздух, что без них она многое теряет. «Ничего она не теряет! — негодовали его оппоненты. — Разврата мы не допустим. Так что идите и вырезайте. А иначе фильм на экраны не выйдет». И Меньшову пришлось смириться. Были «обрезаны» сцены соблазнения Катерины, ее встреча с любовником и др.

27 апреля Высоцкий, в компании своих коллег по Таганке Валерия Золотухина и Дмитрия Межевича, приехал в Ижевск, чтобы в течение нескольких дней выступить со спектаклем-концертом «В поисках жанра». За выступление во Дворце спорта им пообещали заплатить 1200 рублей наличными. Было также обговорено, что Высоцкий отработает в этом спектакле, а потом еще пять дней будет выступать с концертами один как в Ижевске, так и в других городах. Знай он, что эти выступления приведут к уголовному делу на него, никогда бы туда не поехал.

28 апреля в «Комсомольской правде» появилась новая рубрика: музыкальная страничка «33 1/3», которая брала на себя смелость знакомить читателей с новостями популярной музыки. Стоит отметить, что первым, не только столичным, но и общесоюзным изданием, где такая рубрика появилась, была газета «Московский комсомолец» — с 25 октября 75-го там начала выходить «Звуковая дорожка». Практически с первых же номеров «ЗД» стала пользоваться огромной популярностью у меломанов, поскольку ничего подобного до этого они не видели. Ведь в стране повального дефицита существовал и дефицит на новости из мира поп-музыки! Номера с «ЗД» уходили с прилавков за считаные минуты, а те, кто не смог их раздобыть, довольствовались машинописными перепечатками. Сейчас об этом смешно даже вспоминать: ведь в первых выпусках «ЗД» полезной информации были крохи, но даже их нельзя было найти днем с огнем. Короче, на ниве этого ажиотажа во многих региональных изданиях стали появляться свои «Звуковые дорожки». К 79-му году таких изданий по всему Советскому Союзу уже насчитывалось несколько десятков: лучшие из них публиковались в «Советской молодежи» (Рига), «Молодежи Эстонии» (Таллин) и др. Однако лидером все равно оставалась «ЗД» в «Московском комсомольце»: за четыре года эта страничка успела превратиться в настоящий кладезь информации для меломанов. И перещеголять ее было никому уже не под силу. Даже такому киту советской журналистики, как газета «Комсомольская правда». Газета была сильнее «МК» практически по всем параметрам, но в своем поп-начинании проиграла конкуренту, что называется, подчистую. Ее музыкальная рубрика «33 1/3», на мой взгляд, даже близко не могла сравниться с «ЗД». Взять тот же первый выпуск. Ведь как стартуешь, так и прибежишь. А старт у «33 1/3» вышел хиленький. Там была помещена статья про «АББУ» (в то время как «ЗД» и другие издания давно уже на этой теме отбомбились) и заметка про диск «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Все! Нет тебе ни какого-нибудь эксклюзива, ни новостей западной музыки, ни интервью с популярным исполнителем. К примеру, в последнем выпуске «ЗД» (от 20 апреля) интересного материала было куда больше: представлены новые диски (в том числе и «Мурьета»), напечатано интервью со знаменитым польским музыкантом Чеславом Йеменом, опубликованы блок новостей из мира западной поп- и рок-музыки и мартовский хит-парад лучших песен и дисков. И все же появление музыкальной странички в «КП» можно назвать явлением положительным: ведь в период информационного голода любой источник информации — благо.

Перенесемся в Глазов. 29 апреля в тамошнем Доме актеров Высоцкий дал свой первый концерт. Вот как об этом вспоминает И. Тамразов: