Субэдэй. Всадник, покорявший вселенную

Однако первые потери в генералитете Цзинь были ничто по сравнению с тем, что произошло в марте 1232 года. После поражения у Саньфэншань, как говорилось в предыдущей главе, главнокомандующий чжурчжэней Вэньян Хэда отступил в Цзюньчжоу, где был схвачен ворвавшимися следом за ними в город монголами. Его не зарубили на месте, а приберегли для допроса и казни. Пленившие Хэду воины, наверное, и не ведали об обычае «последней просьбы» приговоренного к смерти и очень удивились, когда он попросил их о встрече с Субэдэем. Он хотел увидеть его! Во второй биографии Субэдэя, в цзюань 122, хронист сообщает о той встрече: «Цзиньский полководец Хэда был опять пленен, но пока [его] еще не предали казни, [он] спросил, где находится Субэтай, и просил разрешить задать тому один вопрос. Субэтай вышел [к нему] и сказал так: „Тебе осталось жить мгновение, чего хочешь от меня узнать?“ [Тот] ответил так: „Подданный тоже отдал все служению своему господину, но Вы отвагой превосходите всех полководцев. Небо породило героя, с которым я нечаянно встретился! Я увидел Вас и могу с легкой душой смежить веки!“» [6, с. 513]. Чего добивался своим признанием Субэдэю Вэньян Хэда? Быстрой смерти? Навряд ли. Разжалобить «свирепого пса» было невозможно, но вот увидеть лично своего беспощадного визави, о котором уже слагали легенды и пели песни по всей степи противника, Хэде, наверное, хотелось. Подобные примеры известны и в новейшей истории. Подписывая в мае 1945 года Акт о безоговорочной капитуляции Германии во Второй мировой войне, фельдмаршал Кейтель, который вскоре будет повешен по приговору международного трибунала в Нюрнберге, как свидетельствуют очевидцы, «буквально пожирал глазами» маршала Г. К. Жукова, и конечно, Кейтелю было, что сказать…

Но вернемся в трагический для чжурчжэней март 1232 года. Другой полководец Цзинь, Ила Пуа, также бежал, но гнавшиеся за ним монголы «схватили его и в колодке привезли к горе Гуань-шань [105].Толуй хотел склонить его к покорности и долго убеждал тому; но Буха [106] ничего не слушал, а только говорил: „Я вельможа Нючжэньской [107] державы; в пределах нючжэнь-ских и умереть должен“. После чего был убит» [31, с. 129].

Полководец Чен-хо-шан не был схвачен сразу, а укрывался какое-то время в тайном месте, когда же военные действия, «убийства и грабеж несколько утихли», сам явился в расположение монголов в ставку Толуя и Субэдэя и объявил: «„Я полководец царства Гинь, желаю видеться с главнокомандующим“. Монгольские конные взяли его и представили Толую, который спросил его о прозвании и имени. „Я генерал Чен-хо-шан, — отвечал он, — победы в Да-чан-юань, Вэй-чжоу и Дао-хой-фу мною одержаны. Если бы я умер среди волнующихся войск, то иные могли бы подумать, что я изменил отечеству. Ныне, когда умру торжественным образом, без сомнения некоторые в Поднебесной будут знать меня“ Монголы убеждали его покориться, но не могли преклонить к тому. И так отрубили ему ноги, разрезали ему рот до ушей, но он, изрыгая кровь, еще кричал: „До последнего дыхания не унижусь“. Некоторые монгольские генералы, одушевляемые справедливостью, возливали кобылий кумыс и, молясь, ему говорили: „Славный воин! Если некогда ты переродишься, то удостой быть в нашей земле“» [31, с. 128–129]. Хотелось бы верить, что в числе тех «одушевляемых генералов» был и Субэдэй, который, несмотря на всю свою жестокость, был носителем рыцарского звания «багатур» и о воинской чести и доблести знал не понаслышке.

Война продолжалась и, как это ни парадоксально, армия чжурчжэней по-прежнему численно превосходила своего противника. Одна лишь ее часть, расположенная в районе крепости Гунгуань, которую Субэдэй и Толуй в 1231 году предпочли не брать, дабы не терять воинов, составляла 110 тысяч пехоты и 5 тысяч конницы [31, С. 130]. Но прошел год, и это огромное по всем меркам войско, простояв без дела, обойденное по южному флангу монголами, оставшееся на периферии театра военных действий, наблюдавшее лишь за успехами своих врагов, было деморализовано. Когда-то Угэдэй был недоволен действиями Субэдэя, не ставшего штурмовать Тунгуань, но время показало правильность действий последнего. Вся огромная цзиньская армия развалилась, так и не вступив в бой с захватчиками. При приближении монголов чжурчжэни, оставив им в качестве трофеев огромное количество съестного, «до нескольких сот тысяч полумешков» [31, с. 130], и ведомые военачальниками Вэньян-чунси, Нахата-хэюем и Удыном, начали спешное отступление через горы на юго-запад, где войско, страдающее от голода, начало окончательно распадаться — бежали многие офицеры. В наступившей весенней распутице «следовавшие за войсками женщины и девицы, идучи по колена в грязи, бросали старых и малолетних.

Горы наполнились плачем и воплем. Дойдя до горы Тьхе-лин, хотели сражаться, но от голода обессилели. Почему Ваньянь-чун-си первый покорился, но монголы отрубили ему голову, — отчего шочжэньские войска пришли в великое смятение. Удын и Хэюй с несколькими десятками конных ушли в ущелья; но, преследуемые конницею, были догнаны и преданы смерти» [31, с. 131].

В это же время комендант Гунгуани Ли-пьхин сдал крепость монголам, после чего у них в тылу не осталось способных к сопротивлению чжурчжэньских отрядов, и они, готовясь нанести удар по Кайфыну, осадили расположенный в сотне километров от Южной столицы Лоян. С командующим цзиньцами в Лояне произошел прелюбопытный случай. «Генерал Сахалянь по причине открывшегося на спине чирия не мог командовать, почему бросился в водяной ров и умер» [31, с. 131]. Наверное, все-таки не чирей довел до самоубийства этого полководца, а безысходность и ощущение приближающегося апокалипсиса. Немногие могли подобно Вэньяну-Чен-хо-шану, не убоявшись мучительной смерти, стать героями, о которых с почтением говорят их враги.

Глава седьмая. Падение державы Цзинь

Великий каан Угэдэй с частью войск, находившихся непосредственно в его распоряжении, прибыл в Танхэ, где его поджидали Толуй и Субэдэй со своей «южной армией». Здесь все монгольские силы соединились и были готовы для заключительного этапа войны против Цзинь. Затем был осажден Лоян, а передовые разъезды степняков наконец доскакали и до Кайфына. Но приближалось душное, чрезмерно влажное, жаркое лето, и посему Угэдэй с Толуем направились на север, оставив все монгольские войска, находящиеся в пределах еще не завоеванных земель Цзинь, на попечении Субэдэя, но в первую очередь ему было поручено «осадить Южную столицу» [12, с. 166]. Таким образом, Субэдэй достиг новой высоты в своей карьере, и хотя он по-прежнему командовал «за царевича» и все лавры победителя достались бы чингисидам, все равно это было важнейшее назначение. Субэдэй с присущей ему энергией принялся за дело, Кайфын в конце апреля — начале мая 1232 года был плотно обложен со всех сторон. Началась почти годовая осада, которую по напряженности сил и потерь с обеих сторон можно назвать одной из самых величайших в истории.

Император Ай-цзун, наблюдая абсолютную безвыходность своего положения, попытался начать переговоры с Угэдэем и Толуем, которые в это время находились «в горах Гуашань [108]» [12, с. 166], то есть примерно в тысяче километров от Кайфына.

О серьезности его намерений говорит факт запрещения цзиньским солдатам вести боевые действия и желание отправить ко двору монгольского каана «младшего брата Экэ, вана Цао, в качестве заложника» [12, с. 166]. Однако стремление Ай-цзуна путем переговоров оттянуть гибель государства наткнулось на упрямство монгольского главнокомандующего. Субэдэй, лишь только «услышав об этом, сказал: „Я получил повеление осаждать город, другого ничего не знаю“» [31, с. 133]. И началась тотальная эскалация военных действий. Субэдэй, шедший к победе над чжурчжэнями более двадцати лет, никакой передышки им давать не хотел, «поставил осадные машины; по берегу городского водяного рва построил палисад; согнал пленных китайцев, далее женщин, девиц, стариков и детей и заставил их носить на себе хворост и солому, чтобы завалить ров» [31, с. 133].