Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

В таких условиях «фабричные» трудились иногда по 14 часов в сутки: весной и летом суконщик должен был «в показанное ему на фабрике место для работы являться» в четыре часа утра, а «с работы сходить» в девятом часу вечера при двухчасовом перерыве на обед [316]. Ворота во двор, которые находились со стороны Софийской набережной, на время работы запирались. В 1722 году работники жаловались, что главный «компанейщик» Владимир Щеголин «двор суконной запирает, и велят нам есть у себя на дворе в харчевне, которую имеют от себя прибытку, а харч держит он от себя свой и продает против гороцкова против дорогою ценою, и от той нам харчевни есть великая нужда и убыток, что проелись и одолжались». «Компанейщики» на это обвинение ответили, что двор запирается «для их (работников. — Е.А.) пьянственного дела и озорничества, а во время обеда и полудня и вечера дана воля всем сходить». Из этого объяснения видно, что хозяева не особенно церемонились со своими работниками. Летом 1721 года Берг-коллегия специальным указом велела обращаться с «мастерами-иноземцами» «по их достоинству», «а ковать и батожьем бить оных отнюдь не велеть» [317]. Если даже высококвалифицированные и хорошо оплачиваемые иностранные мастера могли подвергаться физическим наказаниям, что уж говорить о простых российских учениках и подмастерьях!

Но, несмотря ни на что, обездоленные люди, особенно молодежь, приходили на Большой суконный двор. Из 685 рабочих, поступивших на мануфактуру в петровское время и учтенных в переписи 1737 года, только четыре человека были привлечены принудительно. Остальные, в том числе Иван Яковлев сын Серков, пришли «своею волею» в поисках заработка.

Большинство «фабричных» Суконного двора при поступлении приравнивались к «ученикам». Это значит, что с момента найма они были обязаны проработать семь «ученических» лет, а затем три года в качестве подмастерьев. Таким образом, обязательный срок пребывания на предприятии равнялся десяти годам. В случае несанкционированного ухода с предприятия беглецов следовало возвращать, подвергать телесному наказанию и продолжать их обучение.

Вместе с российскими подмастерьями и учениками на фабрике работали высококвалифицированные зарубежные специалисты. Иностранные мастера получали огромные по тому времени оклады — от 120 до 480 рублей в год, подмастерья — от 60 до 120 рублей, тогда как русские работники — от восьми до 30 рублей. Исследование Е. И. Заозерской показало, что московский мануфактурный рабочий высшей квалификации, будучи на разных производствах, мог заработать на пропитание для двух-трех человек, а низшие разряды работников могли с трудом прокормить только себя. Поэтому, видимо, жалобы работников Большого суконного двора в коллективной челобитной 1722 года («…жены и дети ходят и питаются миром, а мы сами с великою нуждою и долгами питаемся», «кормиться стало нечем для того, что одолжали и онаготились», «стали наги и босы» и т. п. [318]) нужно понимать в буквальном смысле. Летом 1737 года они сетовали, что «пришли в великую скудость и неоплатные долги и помираем з женами и з детьми голодною смертию» [319]. Составители Суконного регламента 1741 года отмечали: «…понеже поныне очень срамно было видеть, что большое число мастеровых и работных людей так ободрано и плохо одеты находятся, что некоторые из них насилу и целую рубаху на плечах имеют, того ради фабрикантам накрепко повелевается той некрасоте народа упредить и вышепомянутым людям всех суконных фабрик всем сплошь равную одежду на известное число годов… вскоре сделать» [320].

Вероятно, именно нищенские условия жизни «фабричных» способствовали тому, что на Большом суконном дворе сложилось целое сообщество профессиональных преступников. Там работали 13 из шестидесяти девяти профессиональных воров круга Каина и Соловьева.

Так, известный московский вор Михаила Денисов сын Жужла, чье имя мы находим в «повинных доношениях» Каина и Соловьева, был «взят» 30 декабря 1741 года на Красной площади «по указыванию» Каина. Из его допроса следует, что он родился около 1700 года в семье купца «Панкратьевской слободы» Дениса Абрамова, который «в давних годех умре», оставив сына «в малых летех». «По возрасте» Михайла записался на Большой суконный двор. Про свою преступную деятельность Жужла показал, что «тому ныне лет с пять он, Михайла, стал мошенничать с товарищи…». 9 февраля 1742 года в Сыскном приказе было определено учинить Михайле Жужле наказание кнутом и, вырвав ноздри, сослать в вечную ссылку в Оренбург [321].

Тихон Степанов сын Бобров по прозвищу Белый начал заниматься «мошенничеством» с юношеского возраста. Он был пойман в ночь с 28 на 29 декабря 1741 года у крестьянина Суздальского монастыря Федора Игнатьева, который снимал «полату» в доме священника церкви Николая Чудотворца у Москворецких ворот. Здесь Тихон ночевал вместе с другим вором, тридцатилетним Матвеем Дмитриевым сыном Тарыгиным. Из автобиографических показаний следует, что Бобров родился около 1716 года. Он был подростком, когда умер его отец, ярославский посадский человек. После его смерти Тихон записался на Большой суконный двор, где познакомился с «фабричными» преступниками. Вскоре он сам стал известным московским вором: его имя мы находим в реестрах Каина и Соловьева, а также в показаниях многих пойманных «мошенников». На допросе Бобров не стал скрывать своей преступной деятельности, а также признался, что уже был судим и наказан за воровство пять лет назад (около 1736 года). Тогда он провел в остроге Сыскного приказа более двух лет (приблизительно до 1738 года) [322].

Следственные дела Сыскного приказа подтверждают, что именно нужда в самом необходимом толкала многих мануфактурных работников на преступный путь. Достаточно выяснить, на что «фабричные» преступники тратили вырученные в результате краж деньги. Об этом, например, поведал на допросе «фабричный» Матвей Дмитриев сын Тарыгин: «И в нынешнем 741-м году до сего приводу недель за пять он, Матвей, вышед из заводу к Москворецким воротам, и в вечерений благовесту прохожего пьяного человека снял грабежом шапку… и в тот же вечер оную шапку продал прохожему человеку за пять алтын ^{38} … и те деньги истратил на харч.Да после того на третей день на Москве-реке в Судовом ряду… украл со скамьи рукавицы, и те рукавицы продал прохожему деревенскому мужику, взял восемь копеек, и те деньги исхарчил». Другой «фабричный»-преступник, Данила Артемьев сын Беляцкой, на сворованные деньги купил себе «шубу баранью новую», «два кафтана сермяжных поношенные», шапку и кушак. Михайла Жужла украденную в «Трехсвятских банях» рубашку «износил сам» [323]и т. д.

Нельзя забывать и о том, что на мануфактуры приходили в основном люди обездоленные, в раннем возрасте осиротевшие и в силу различных обстоятельств потерявшие связь с традиционной посадской или сельской общиной. Там они сталкивались и попадали под влияние сложившегося сообщества профессиональных преступников. Можно предположить, что для оставшихся сиротами молодых людей воровское сообщество занимало место семьи и общины, поддержки которых они лишились. На это указывает и тот факт, что среди воров мы почти не находим потомственных «фабричных».

К сожалению, у нас нет данных о том, при каких обстоятельствах стал регулярно совершать кражи Иван Яковлев сын Серков. Летом 1746 года на допросе в Сыскном приказе он связал начало своей преступной деятельности с побегом с Большого суконного двора в 1736-м. Но вряд ли мы можем доверять этому заявлению: в 1736 году Ивану было около сорока лет, а сама возможность того, что человек в таком возрасте мог невзначай превратиться в профессионального преступника, невелика. Можно предположить, что, подобно многим «коллегам», он стал заниматься кражами в юности и что на формирование его противозаконных наклонностей также повлияло сообщество «фабричных»-преступников.