Очень долгий путь<br />(Из истории хирургии)

В самых последних числах ноября, а может быть, 1 декабря 1967 года в Нью-Йорке профессор А. Кантровиц, один из крупнейших кардиохирургов, решил перейти Рубикон. В его клинику попал ребенок девятнадцати дней от роду, родившийся с пороком сердца, несовместимым с жизнью. Кантровиц готовился сделать ему пересадку сердца и срочно искал донора. Естественно, что донором мог оказаться ребенок же, сердце которого хотя бы приблизительно соответствовало по размерам сердцу больного.

Кантровицу не повезло — в ближайшие дни он не нашел донора. Он все-таки осуществил намеченную операцию — 5 декабря; ребенок пережил ее всего на несколько часов. Но Кантровиц оказался уже не первым — Кристиан Барнард опередил его.

Когда Дениз Дарваль привезли в госпиталь, она была еще жива. Луис Вашканский, давний пациент этого госпиталя, тоже был «еще жив», ибо, по убеждению лечащих врачей, жить ему осталось совсем мало: его сердце пришло в полную негодность. По мнению этих врачей, не было такой возможности, которая могла перевести жертву автомобильной катастрофы из категории «еще жива» в категорию — «будет жива»: так значительны и необратимы были нанесенные Дениз травмы.

Но ее сердце могло продлить жизнь Вашканскому.

Поистине трагический выбор предстояло сделать профессору Барнарду: остановить аппарат искусственного дыхания, зная, что это означает смерть молодой женщины, или продолжать реанимацию Дениз и тогда ждать смерти Вашканского, потому что неведомо, как скоро можно будет для него подобрать другого подходящего донора.

В одном случае наверняка смерть двадцатипятилетней Дениз Дарваль и весьма проблематичное спасение пятидесятилетного Вашканского; в другом — еще более проблематичное спасение Дениз и вероятная смерть Вашканского.

Ни одному человеку в мире не приходилось еще делать такого выбора. Ни один врач за всю тысячелетнюю историю медицины не оказывался в такой ситуации: нужно было вынуть из груди человека еще бьющееся, а стало быть, живое сердце; нужно было вынуть у другого человека, пусть очень искалеченное, но безусловно живое сердце; нужно было в образовавшуюся пустоту в его грудной полости вшить чужой орган, испокон веков считавшийся символом жизни; причем не было решительно никакой уверенности, что этот «символ», заполнивший пустоту, забьется в чужой груди.

Профессор Кристиан Барнард прошел через все эти круги ада. Я так и не пойму до сего времени, нужно ли преклоняться перед его мужеством или следует поражаться его холодной решимости?

10 ноября он предложил своему давнему и постоянному пациенту пересадку сердца, честно предупредив, что подобные операции предпринимались только на животных и что степень риска трудно даже определить. Однако Вашканский, которому и со слов врачей, и по собственному самочувствию было ясно, что жить ему остается недолго, на операцию решился, почти не раздумывая.

Оставалось ждать донора.

Когда Дениз Дарваль на машине скорой помощи привезли в госпиталь Хроте-Схюр, было четыре часа дня второго декабря. Врачи принялись за ее реанимацию, хотя считали, что мозг безнадежно поврежден и спасти ее не удастся. Дениз дышала слабо и прерывисто, но когда подключили аппарат искусственного дыхания, вдох и выдох стали глубокими и равномерными.

Так продолжалось пять часов. Через пять часов ее перевели в отделение сердечной хирургии, которым заведовал профессор Барнард.

Иммунолог специальной группы Барнарда — группа уже год готовилась к подобной операции — определил совместимость крови и тканей потенциального донора и реципиента. По крови Дениз оказалась универсальным донором; по тканям — иммунологу удалось установить, что серьезной несовместимости между антигенами Дениз и Вашканского опасаться не приходится.

Тем временем было получено согласие отца погибшей на пересадку ее сердца для спасения человека, как сказал ему сам профессор Барнард. Еще Барнард объяснил отцу, что большего для спасения его дочери, чем уже сделано, сделать нельзя и что хотя она еще не умерла, но все равно что мертва.

Имел ли основание врач говорить так? Очевидно, имел: Дениз еще дышала, но только благодаря аппарату; сердце ее билось потому, что она «дышала» и в ее кровь вводили сердечные препараты. Она была организмом, в котором искусственно поддерживались жизненные функции; она стала бы трупом, если бы выключили приборы, поддерживающие дыхание и сердцебиение.

Их выключили. В двадцать минут третьего ночи на 3 декабря 1967 года дыхание Дениз Дарваль прекратилось, но сердце билось еще двенадцать минут.

Сразу же после этого Дениз Дарваль из донора потенциального превратилась в донора фактического: в сосуды мертвой Дениз ввели гепарин, чтобы предотвратить свертывание крови, и подключили аппарат искусственного кровообращения; он погнал кровь по телу, получая ее из полых вен и возвращая через аорту.

Человек был мертв, а ткани его оставались живыми. Сердце не пульсировало, но кровь бежала по сосудам. Когда хирурги вскрыли грудную клетку донора, к искусственному кровообращению подключили и само сердце.

Сердце должно было оставаться живым — мертвое, оно ничем не помогло бы Вашканскому.

В соседней операционной другая группа хирургов готовила реципиента. Она начала готовить его к пересадке за пятьдесят минут до того, как было прекращено искусственное дыхание у Дениз; за час и две минуты до того, как ее сердце дало последний удар…

Позже, уже после смерти Вашканского, Кристиан Барнард на пресс-конференции в Париже объяснял:

— Мы начали оперировать нашего пациента гораздо раньше, чем появилась уверенность, что удастся пересадить сердце. Мы рассчитывали, что, если у нас не будет сердца для пересадки, мы так или иначе сможем провести другую, паллиативную операцию, например удалить фиброзную часть сердечной мышцы. Вновь обдумывая реальность такого решения, уже с позиций сегодняшнего дня, мы приходим к выводу, что подобную операцию нам все равно не удалось бы произвести, так как разрушенная часть мышцы оказалась слишком обширной. Но мы были готовы, вскрыв грудную клетку Вашканского, ждать, если понадобится, час и больше.

Могли бы «воскресить» Дениз Дарваль, если бы она попала в другую больницу, где никто не собирался производить трансплантацию сердца? Если бы в госпитале Хроте-Схюр не находился согласившийся на такую трансплантацию пациент? Если бы группа профессора Барнарда целый год не готовилась к восхождению на хирургическую вершину? Если бы реанимация в отделении скорой помощи не прекратилась всего через пять часов? Если бы в отделении сердечной хирургии в 2.20 ночи искусственное дыхание не было прервано?

Если бы, если бы, если бы…

Никто не может ответить на эти вопросы.

Но…

За пять лет и одиннадцать месяцев до того дня, когда безвестный кейптаунский врач Кристиан Барнард мгновенно и навсегда вошел в историю хирургии, 7 января 1962 года, на другом конце земного шара, неподалеку от Москвы, произошла автомобильная авария. Пострадавшим оказался всемирно известный советский физик академик Лев Давидович Ландау.

Хочу сразу же оговориться: не мне первой вспомнилась эта авария в связи с историей Дениз Дарваль. Об этом же вспомнили французские журналисты А. Дорозинский и К. Ю. Блюэн (второй из них врач), создавшие в соавторстве интересную, объективную, горячо написанную и легко читающуюся документальную книгу о восхождении Барнарда на «хирургический Эверест». «Одно сердце — две жизни» — литературный отчет о первых месяцах «новой эры», сделанный по «свежим следам». Вслед за французскими авторами сравним и мы два случая: воскрешение из мертвых Льва Ландау и гибель Дениз Дарваль. Оба случая представляют собой чрезвычайный интерес как с точки зрения медицинской науки, так и с точки зрения нравственности.

«В начале Дмитровского шоссе „Волга“ стала обгонять автобус. Вдруг водитель ее увидел идущий навстречу грузовик. Он испугался и резко затормозил. Машину крутануло, потеряв управление, она завертелась на льду, как хоккейная шайба. Грузовик ударил намертво, коротким, страшной силы ударом, и весь удар пришелся на Дау, прижатого силой инерции к стеклу…