Тиберий: третий Цезарь, второй Август

Римляне во все времена были крайне суеверны. Сам Тиберий был известен крайне серьезным отношением к разного рода приметам. Пренебрегал приметами божественный Юлий, коего никогда никакие суеверия не вынуждали оставить или отложить намеченное предприятие. ^{255} Но он-то и погиб, не приняв всерьез предостережения об опасности для своей жизни мартовских ид… Для обычных римлян знамения всякого рода всегда оставались либо руководством к действию, либо поводом остановиться. И вот теперь, после столь бурной сходки, взволнованные и разгоряченные происшедшим воины увидели, что луна вдруг начала меркнуть. Естественно, что явление немедленно было воспринято как знамение. Мятежные легионеры решили, что если луна вновь обретет свое сияние, то значит богиня Луны Диана, дочь Латоны и сестра Аполлона, покровительствует им и сулит непременный успех во всех их начинаниях. Луна, однако, померкла и скрылась за облаками. Растерявшиеся вконец воины немедленно предались скорби, искренне полагая, что богиня отвратила от них свой лик, осуждая ими содеянное. «Ведь однажды потрясенные души легко склоняются к суевериям» — справедливо заметил по этому поводу Тацит. ^{256}

Друз и его советники восприняли случившееся знамение в свою пользу, в чем их не могло оставить в сомнении поведение растерявшихся легионеров. Их смущенный дух был замечен и этим сын Тиберия не преминул умело воспользоваться. Тем из центурионов, кто не утратил доброго расположения воинов, было поручено ведение разъяснительной работы среди мятежников. Аргументация была предельно проста и замечательно доходчива:

«До каких пор мы будем держать в осаде сына нашего императора? Где конец раздорам? Или мы присягнем Перцению и Вибулену? Перцений и Вибулен будут выплачивать воинам жалованье, а отслужившим срок раздавать землю? Или вместо Неронов и Друзов возьмут на себя управление римским народом? Не лучше ль нам, примкнувшим последними к мятежу, первыми заявить о своем раскаянии? Не скоро можно добиться того, чего добиваются сообща, но тем, кто действительно сам за себя, благоволение приобретается сразу, как только ты его заслужил». ^{257}

Действительно, даже самое нездоровое воображение римского легионера не могло себе представить ужаснейшей картины вручения высшей власти в Римской империи Перцению и Вибулену. Кроме того, большинству воинов удобнее было представить себя людьми, случайно по недомыслию вовлеченными злонамеренными зачинщиками в мятежные действия. Так пусть зачинщики и получают свое.

Агитаторы потрудились не зря: «Внеся этими разговорами смятение в души, породив взаимное недоверие, они отрывают новобранцев от ветеранов, легион от легиона. И постепенно возвращается привычная готовность к повиновению; мятежники снимают караулы возле ворот и относят значки, собранные в начале мятежа в одном месте, где они были ранее». ^{258}

Наступивший в настроениях легионеров перелом был немедленно замечен людьми Друза и, вдохновленный этим, тот решительно перешел в наступление. Утром он вновь созвал воинов на собрание, где без изысков красноречия, жестко и убедительно пояснил, что никогда не уступит угрозам и устрашениям, но благосклонно отнесется к мольбе. Более того, Друз обещал обратиться к отцу с просьбой о благосклонном отношении к ходатайствам легионов.

Выступление Друза успокоило солдат и тогда он, воспользовавшись наступившим умиротворением, счел своевременным обезглавить мятеж. Перцения и Вибулена пригласили в шатер Друза. Те доверчиво явились, полагая себя в безопасности и, должно быть, гордые оказанной им честью: когда это рядовых воинов приглашает к себе сын правящего императора! Но стоило тем только появиться в шатре Друза, как тот немедленно отдал приказ об их казни. Тела казненных, скорее всего, были выброшены за вал лагеря в назидание всем остальным. Иные же говорили, что их зарыли прямо в палатке Друза, что представляется маловероятным.

С прочими мятежниками справились уже без особого труда, и вскоре мятеж Паннонских легионов был подавлен. Успокоенные легионы получили большие обещания, обернувшиеся малыми уступками. «Войскам он давал завещанные Августом подарки, но больше не делал никаких раздач». ^{259} Оскверненный мятежом лагерь был оставлен и легионы перешли каждый в свой зимний лагерь.

Так закончился мятеж трех легионов в Паннонии. Он не представлял собою какой-либо угрозы власти Тиберия. Требования мятежников были умеренные, ничтожество их предводителей не позволяло им бросить вызов высшей власти. Собственно, никто в мятежном лагере об этом не помышлял. Разумные действия Блеза, уговорившего послать гонца с требованиями солдат в Рим к императору, немедленная реакция Тиберия, разумные и решительные действия Друза и его советников вкупе со своевременным лунным затмением сделали свое дело. Все закончилось достаточно быстро и без серьезных последствий. О судьбе любителя ломать лозу о солдатские спины Луцилия скорбеть было некому.

Но почти одновременно с мятежом легионов в Паннонии вспыхнул куда более грозный мятеж легионов на берегах Рейна, на самой опасной границе империи, где была сосредоточена крупнейшая военная группировка — восемь легионов, развернутых в две армии. В прирейнской области, именуемой Верхняя Германия (земли современного Эльзаса) стояли II, XIII, и XVI легионы. Их возглавлял легат Гай Силий. В Германии Нижней, на Нижнем Рейне (современная зарейнская Германия и южная Голландия) стояли I, V, XX и XXI легионы, которыми командовал легат Авл Цецина. Обе армии были подчинены усыновленному Тиберием по повелению Августа Германику, сыну Децима Клавдия Нерона Друза, покойного младшего брата Тиберия. Август же за два года до описываемых событий и назначил Гая Юлия Цезаря Германика главнокомандующим легионами на Рейне.

Этот племянник Тиберия был человеком незаурядным и пользовался большой любовью римлян. Светоний дал просто восторженную характеристику добродетелям Германика: «Всеми телесными и душевными достоинствами, как известно, Германик был наделен, как никто другой: редкая красота и храбрость, замечательные способности к наукам и красноречию на обоих языках, беспримерная доброта, горячее желание и удивительное умение снискать расположение народа и заслужить его любовь. Красоту его немного портили тонкие ноги, но он постепенно заставил их пополнеть, постоянно занимаясь верховой ездой после еды. Врага он не раз одолевал врукопашную. Выступать с речами в суде он не перестал даже после триумфа. Среди памятников его учености остались даже греческие комедии. Даже в поездках он вел себя как простой гражданин, в свободные и союзные города входил без ликторов… Даже к хулителям своим, кто бы и из-за чего бы с ним ни враждовал, относился он мягко и незлобиво». ^{260}

Тацит дал Германику более краткую, но не менее уважительную характеристику, противопоставив его Тиберию именно по человеческим качествам: «И в самом деле этот молодой человек отличался гражданской благонамеренностью, редкостной обходительностью и отнюдь не походил речью и обликом на Тиберия, надменного и скрытного». ^{261}

Достоинства Германика не остались незамеченными и были достаточно высоко оценены как властью, так и римским народом. Вновь Светоний: «Он пожал обильные плоды своих добродетелей. Родные так уважали его и ценили, что сам Август — об остальных родственниках я и не говорю — долго колебался, не назначить ли его своим наследником, и, наконец, велел Тиберию его усыновить. А народ так любил его, что, когда он куда-нибудь приезжал, -об этом пишут многие, — то из-за множества встречающих даже жизнь его иногда бывала в опасности». ^{262}