Антарктическая одиссея (Северная партия экспедиции Р. Скотта)

Внимательно осматривая морены в поисках ископаемого угля, мы дошли до их приморского края и через несколько сот ярдов форсировали трещину. В месте нашего перехода она имела в ширину ярдов двадцать — тридцать [18,3-27,5 м], но чем дальше от моря, тем больше она расширялась и кое-где достигала значительно больше ста ярдов [более 92 м]. Местами её стороны были соединены надёжными снежными мостами, но на большом протяжении она была совершенно открытой и составляла непреодолимое препятствие на пути к югу.

По дороге от лагеря к моренам нам попался высохший труп императорского пингвина. Очевидно, бредя по припаю, примыкавшему к южной или северной стороне ледника, бедняга забрёл на снежные наносы, всегда покрывающие фронт ледника, перебрался на сам ледник и шёл до тех пор, пока не умер с голоду. Несколько дней спустя мы увидели около склада такого же пингвина, на сей раз живого, убили его и отправили на камбуз.

Десятого, к концу третьего походного дня, продолжая бороться с холодным ветром, дующим с плато, около трёх часов пополудни мы возвратились в лагерь близ склада. Назавтра Кемпбелл, Дикасон и я отправились с санями к северным возвышенностям. Они составляют костяк другого острова, который служит северной границей низовий ледника Кемпбелла. Здесь мы несколько дней производили съёмку и собирали образцы пород. По дороге к острову во впадине на поверхности ледника нашли большое количество раковин и спикул губок [89]. Объяснить находку не смог никто. Эти живые организмы обитают только в воде, на глубинах 50-100 саженей [91,5-183 м], как они могли попасть на поверхность ледника, то есть на высоту 20 футов [6,1 м] над уровнем моря, остаётся загадкой [90].

Двенадцатого в полдень партия Левика подошла к нашему лагерю у замёрзшего ледникового озера. Они рассказали, что в дальнем конце первой бухточки нашли небольшой птичий базар и наблюдали любопытнейшее явление, какое до них не видел никто. По словам Левика, пингвины-родители подталкивали своих птенцов к полосе прибоя, разбивавшегося о пляж, и учили плавать.

Свежевыпавший обильный снег мешал собирать геологические образцы и, кроме того, был серьёзной помехой по другой причине. Северные возвышенности типа острова Инекспрессибл усеяны огромными глыбами гранита, кристаллического сланца и гнейса, и ветерок намёл снегу на них и между ними. Ходить по камням стало не только трудно, но и опасно, кто-нибудь из нас то и дело соскальзывал с камня, иногда проваливаясь по самое бедро, и получал то лёгкое растяжение, то вывих в колене или щиколотке.

Четырнадцатого распогодилось настолько, что Левик смог сделать последнюю серию фотоснимков и в тот же день возвратиться на морену — чтобы быть поблизости от гнездовья пингвинов. Мы же остались ещё на два дня, но 17-го тоже вернулись, как и было условлено, и устроились близ склада ждать прихода корабля. Во время короткого перехода через ледник нам снова докучал западный ветер, а температура воздуха напоминала о весенних путешествиях. К сожалению, последний походный термометр разбился ещё на мысе Адэр, поэтому установить точную температуру мы не могли, но несколько обморожений убедительно говорили о силе ветра. Придя на место, мы узнали, что предыдущая партия в спешке поставила лагерь фактически посередине озера, лёд под палаткой начал таять и под спальными мешками образовались лужицы воды. Переносить лагерь при таком ветре не хотелось, и наши товарищи решили остаться на своём месте, но устлать дно палатки плоскими камнями. Следующие несколько часов они занимались тем, что таскали камни.

Утром восемнадцатого ветер усилился до ураганного, но к вечеру стих на несколько часов, и рабочая партия вытащила со склада и перепаковала сани, чтобы они были готовы для погрузки на "Терра-Нову". Однако утром, когда мы проснулись, ветер бушевал с прежней яростью, словно стараясь изо всех сил заслужить для острова название, которое впоследствии мы ему дали. Он дул целыми днями почти с неизменным упорством, не давая нам выйти из палаток. С момента возвращения в базовый лагерь и до конца месяца мы даже с самого верха морены не видели в бухте и за ней паковых льдов. Сколько мы ни вглядывались вдаль, нашим взорам неизменно открывались только мчащиеся по морю ряды белых гребешков. Впоследствии офицеры с "Терра-Новы" рассказывали, что за две недели сделали три попытки добраться до берега, но всякий раз в двадцати семи милях [43,4 км] от нас их задерживали плотные паковые льды. То, что около берега не было пака, лишало нас возможности объяснить отсутствие "Терра-Новы" естественными причинами, а потому вызывало беспокойство. Мы склонялись к мысли, что "Терра-Нову" задержала какая-то катастрофа: то ли судно само потерпело кораблекрушение, то ли Южная партия затерялась, — и это ни в коей мере не улучшало нашего настроения. Со временем предположения приняли желательную для нас форму, и мы стали думать и говорить, что "Терра-Нова" до последнего момента ждала Южную партию, а когда наконец дождалась, буря — одна из тех, чью ярость мы испытали на себе, — унесла судно на север. Но до того, как наши мысли приняли столь мирный оборот, характер предположений о том, почему корабль не пришёл, зависел от сиюминутного настроения. В минуты уныния, когда будущее представлялось весьма мрачным, мы считали всему виной какое-нибудь бедствие, но стоило обрести обычный оптимизм, как мы объясняли происшедшее более обнадёживающими обстоятельствами.

Двадцать первого шторм достиг наибольшей силы и нанёс серьёзный урон палаткам. У нашей он разорвал верх, так что пришлось, несмотря на ветер и метель, выползти наружу и накрепко привязать брезент к стойке ламповым фитилём, служившим шнурком для финеско. Палатка Левика, наоборот, сверху выдержала, но лопнула у входа, и Левик, превратившись в "холодного портного", был вынужден под открытым небом залатать прореху. Ночью одну нашу бамбуковую стойку вырвало из верхнего гнезда, что намного ослабило остов палатки, а кроме того, и у нас, и у Левика в брезенте, беспрестанно бившемся о прижимавшие его к земле камни, образовалось множество дыр.

Санный рацион был рассчитан до 22-го числа, но, к счастью, благодаря строгой экономии у нас остался кое-какой запас, и, сведя питание к одной трапезе в день, мы смогли продержаться в течение этой и следующей бури, не обращаясь к складу.

Пронёсшаяся над лагерем буря была самым обычным ветром с юга, но на этот раз он был нам исключительно неприятен, потому что длился на редкость долго и вообще был как нельзя более некстати. Нам страстно хотелось одного — увидеть перед собой корабль, тем более что наступили холода, да и вообще погода стала не лучше, чем была в весенних санных походах. Как эти две бури влияли на наше настроение, лучше всего показывает запись в моём дневнике от 22 февраля:

"Самое плохое то, что ветра невозможно избежать. Если тебя раздражает человек или более сильное, чем ты сам, животное, ты можешь отойти в сторону, зайти за изгородь, на худой конец — бросить в него камнем и т. д., мы же прикованы к месту адски холодным ветром и бессильны против него, в то время как он раздирает в клочья палатку. Наше физическое самочувствие ухудшается, мы всё больше мёрзнем, ноги ледяные, тело то и дело сводит судорога. Остаётся надеяться, что с судном всё в порядке и что ветер не отнёс его на север. До начала бури Левик и Абботт сообщали, что видели дымок около языка ледника, поэтому мы предполагаем, что "Терра-Нова" укрывается в бухте Рилиф, но в такие моменты, как сейчас, у всех разыгрывается воображение. Все мы, и я больше остальных, страдаем от почти невыносимого зуда, который возникает, когда сильно переохлаждённые ноги согреваются и кровообращение начинает восстанавливаться. Барометр нам сейчас ни к чему. Мой опыт убеждает в том, что если ртуть поднимается, значит буря станет сильнее, а если падает, то ветер будет крепчать. Ну, а если барометр стоит на месте, то и буря лютует с прежней силой. Забавно, не правда ли?"