Ошибка доктора Боткина

- Там же, в этом замке, и проживаете?

- Угу. Имею жительство. В подвале, конешно.

- Вы один там или.

Увы, дворник проживал не один, вместе с ним подвал замка населяли семейные солдаты с детьми. Взгляд Боткина, обращенный к студентам, был слишком выразительным. А по мере того, как задавались им вопросы, а ординатор заполнял "скорбный лист" признаниями дворника, среди студентов началось раздвоение: смельчаки, влюбленные в риск науки, придвинулись ближе к Боткину, а трусливые жались к дверям. Лишь ординатор строчил как ни в чем не бывало, ибо "чумовые признаки" были ему уже знакомы. Сергей Петрович, заложив руки за спину и низко опустив голову, долго молчал. Думал. Как объявить этим молодым людям, что дворник являет собой полноценную клиническую картину. чумы. Пусть даже в облегченной ее форме, но. Последовал еще один вопрос к пациенту:

- Господин Прокофьев, а эти солдаты откуда взялись?

- Да "слабосильная команда". После войны.

Там был Карс и чума в Месопотамии, а здесь кручи Балкан, опять же война с турками. Пора ставить беспощадный диагноз. Резкий поворот всем телом к столику ординатора:

- Запишите: чума в первичной ослабленной степени.

П. А. Грацианов, наблюдавший всю эту сцену, писал, что Боткин вряд ли "поспешил" (в чем его упрекали тогда очень многие). "Слушатели профессора, - писал он, - отлично знали, что из уст Боткина не мог выйти поспешный или необдуманный диагноз, тем более такой, который неминуемо должен был наделать шуму." Это хорошо понимал и сам Сергей Петрович:

- Вы, надеюсь, из опроса больного уже достаточно поняли, каков будет диагноз. Но я прошу вас, господа, не распространяться о нем в обществе, понаблюдаем далее.

Болтун нашелся! Вечером того же дня в габсбургской Вене мальчишки, торговавшие газетами, оглушали прохожих истошными криками: "Der Pestfall in Petersburg!" (чума в Петербурге!). А с бульваров Вены, пронизанных музыкой вальсов, молва о чуме рикошетом вернулась обратно, и столичный градоначальник А. Е. Зуров, совсем не злодей, напротив, человек добропорядочный, повидался с Боткиным, пораженный не менее самого Боткина.

- Сергей Петрович, ваше мнение ко многому нас обязывает. Стоит ли вам столь категорично называть эту болезнь дворника обязательно чумой? Неужели в медицине так трудно подыскать какой-либо более утешительный синоним?

- Александр Елпидифорович, - отвечал Боткин, - ни мне, ни вам тем более не дано право придумывать для чумы новое название. Не верите мне? Так созывайте врачебную комиссию.

Но комиссия подтвердила диагноз Боткина в том, что Наум Прокофьев является носителем чумной инфекции в той ослабленной стадии, что предшествует началу чумной эпидемии. Всех солдат с женами и детьми погнали из подвала Михайловского замка, под строгим конвоем вывезли из столицы, строго изолировав, а сам виновник их выселения так и не осознал, что он сделал в жизни такого хорошего, почему теперь за ним все ухаживают, словно за барином. Наум Прокофьев лежал в отдельной палате, окруженный врачами, сиделками и студентами, которые палаты не покидали. О самочувствии дворника они писали реляции на листах бумаги, показывая написанное через стекло, и так же - через стекло - прочитывали указания от профессора Боткина.

Сначала болезнь развивалась как и положено, но однажды Боткин прочитал, что наметилось резкое улучшение, и больше всех обрадовался этому градоначальник Зуров:

- Сергей Петрович, а вы случайно не ошиблись?

Новая комиссия о чуме уже не заикалась. Все газеты, забыв про дворника, ополчились на Боткина, обвиняя его в "ошибке". Кампанию травли начал Катков, его "Московские ведомости" выставили врача на всеобщее посмешище, а суть катковской злобы выявилась, кажется, в самой последней фразе его статьи: "Телеграф из Берлина уже возвещает о новых мерах строгостей России, подготовляемых тамошним правительством".

Ага! Не здесь ли и кроется суть гнева Каткова?..

Врач Н. А. Белоголовый, друг и почитатель Боткина, писал, что "его славное и ничем до сих пор не запятнанное имя, которым так справедливо гордилась Россия и вся русская наука, сразу сделалось мишенью ежедневных нападок и самых обидных оскорблений.". Давно известно, что у талантливых тружеников всегда немало подлых завистников, которые до поры, до времени помалкивают, но стоит чуть оступиться, как они толкают, чтобы видеть тебя непременно упавшим. Разом были забыты все прежние заслуги, с каким-то ожесточенным наслаждением имя Боткина растаптывали в грязи. Сергей Петрович всегда был доверчив, по-детски добродушный ко всем людям, он желал видеть в них только хорошее, а теперь в недоумении спрашивал жену:

- Катя, отчего в людях столько жестокости?..

По словам Белоголового, "он лишился сна, аппетита, все его нравственное существо было потрясено" несправедливостью, с какой его, вчерашнего кумира, казнили и распинали. Сплетни и клевета сделали свое дело. Теперь, возвращаясь домой, Сергей Петрович уже не протискивался через толпу больных, желавших от него излечения, лишь одинокие старухи глядели жалобно:

- Спаси нас, батюшка Сергей Петрович.

В один из дней он поднес к стеклу записку, в которой спрашивал: как здоровье Наума Прокофьева? "Поправляется", - написал в ответ ординатор, и Боткин молитвенно перекрестился:

- Так я же ведь смерти ему и не желал.

Между тем газетная клевета иногда смахивала на политические доносы, а слово не воробей - его не поймаешь. Сергея Петровича без зазрения совести винили в отсутствии патриотизма (?), в тайных связях с нигилистами (?), будто он играет на бирже (?) и потому, мол, злодейски решил уронить курс русского рубля (?); наконец, фантазия врагов дошла до такой степени, что Боткина обвинили даже в том, что он выдумал (?) чуму в Ветлянке - на страх России и на пользу ее врагам.

Наум Прокофьев был выписан из клиники и ушел домой своими ногами, снова подметать панели перед Михайловским замком.

Сергей Петрович после этого прожил еще десять лет, но силы его были уже подорваны - травлей! Он, великий клиницист, спасавший многих людей от смерти, скончался от приступа грудной жабы (нынешней стенокардии). Но даже лежа на смертном одре, Боткин оставался уверен в точности своего рокового диагноза, и жена слышала от него последние слова:

- Ошибки с моей стороны не было. Я только не смог разгадать самой природы этого странного заболевания. Помнишь ли казачку Анюту Обойденову? Ведь она тоже выздоровела.

Давние споры об этой "ошибке" доктора Боткина, временами угасая, иногда снова возникают и в наше время, словно пламя из пепла тех костров, что давно загашены. Сейчас некоторые из ученых склонны думать, что дворник Наум Прокофьев переболел туляремией, которая в ту пору еще не была известна медицине. Но для нас имя Боткина сохранилось в святости.