Пакт, изменивший ход истории

Угроза «исторического возмездия» Западу, публично высказанная Сталиным в сентябре 1938 г. и дополненная им же многозначительными антизападными высказываниями на съезде в марте 1939 г., раскрывает его намерения (как видим, не столь уж скрываемые!) в связи с «новой империалистической войной», которая развернулась между теми, кто составлял «враждебное капиталистическое окружение». Гитлер, следовательно, играл на руку Сталину, развязывая в Европе войну, которой советский руководитель хотел воспользоваться по-своему. Авантюризм Гитлера, пишет американский историк Р. Раак, создал для Сталина «поразительно благоприятную, хотя и опасную, дипломатическую ситуацию с видами на всеобщую европейскую войну» ^{329}. Оставалось, продолжает эту мысль А.М. Некрич (получивший известность своей книгой «1941. 22 июня»), поучаствовать в политико-дипломатической «игре», чтобы «стравить капиталистов, заставить их воевать друг с другом к выгоде большевиков и социализма» ^{330}. А за войной всеобщей, мировой маячил революционно-державный натиск на капиталистическую Европу. «Время не теряли», вспоминал В.М. Молотов о начавшейся в сентябре-октябре 1939 г. советской территориальной экспансии в западном направлении ^{331}.

Неудивительно, что Сталин, наряду с осуждением фашизма и его агрессии, все чаще выступал против стран Запада. Еще до Мюнхена, давшего известные основания для его критики политики умиротворения. В мемуарах посла США в СССР в 1936–1938 гг. Дж. Дэвиса описывается его встреча со Сталиным в начале июня 1938 г., которая запомнилась послу резкими оценками советским вождем политики английского премьер-министра Н. Чемберлена ^{332}. Прослеживаемые по советской печати обвинения в развязывании войны как германского агрессора, так и западных стран представляются вполне закономерными, учитывая сталинский взгляд на победу в Германии фашизма как на признак слабости буржуазии, которая «уже не в силах властвовать старыми методами парламентаризма и буржуазной демократии…» ^{333}. [30] Следовательно, не столь опасного в сравнении с западными «так называемыми демократическими странами» во главе с Англией — оплотом мирового капитализма, по давнему убеждению Сталина ^{334}.

Отсюда — отмечаемая многими исследователями недооценка Сталиным опасности, нависшей над миром с приходом Гитлера к власти в Германии в январе 1933 г.

И уже вскоре, на партийном съезде в январе 1934 г., Сталин открытым текстом дал знать Гитлеру, что готов вернуться к практике, «получившей отражение в известных договорах СССР с Германией» ^{335}. То есть к многостороннему советско-германскому сотрудничеству в формате Рапалло (1922 г.) — Берлина (1926 г.).

Имеется достаточно оснований для утверждения, что в период между двумя мировыми войнами сближение с Германией оставалось приоритетной целью в европейской политике Сталина. На переговорах в Москве в сентябре 1939 г. с вновь приехавшим И. Риббентропом Сталин говорил о том, что «основным элементом советской внешней политики всегда было убеждение в возможности сотрудничества между Германией и Советским Союзом» ^{336}.

Примирительное отношение Сталина к нацистской Германии имеет и другое объяснение. Его повторные заявления о том, что Германию и СССР объединяло их общее ущербное положение как стран, пострадавших в Первой мировой войне, показывают, что Сталин рассматривал нацистское движение главным образом как реакцию на Версальский мирный договор, активными противниками которого были со времен Ленина большевики.

Все же недооценка Сталиным опасности фашизма (нацизма) проистекала, представляется, больше по другой причине — из отрицания им значимости буржуазно-демократических свобод. Поэтому конфликт фашистских стран со странами буржуазной демократии находил объяснение у кремлевских деятелей как очередное проявление «межимпериалистических противоречий». Западные демократические страны в лице Англии и Франции, носителей этих свобод, Сталин считал врагами более опасными, разрушение которых являлось главной целью его классово-имперской политики. Так борьба против Запада — давний и постоянный фактор советской внешней политики, в которой основной политико-дипломатической и пропагандистской мишенью была Англия, — в преддверии мировой войны получила еще один стимул: открывшуюся возможность воспользоваться антизападными устремлениями Гитлера.

Все это достаточно наглядно иллюстрирует состояние умов в сталинском руководстве. Лидеры западных стран (не все, но многие) оказались людьми более дальновидными в оценке опасности фашизма. Напомним хотя бы о «карантинной речи» президента США Ф. Рузвельта в Чикаго в октябре 1937 г. с призывом «положить конец международной агрессии». Хотя, как считается, речь была направлена, прежде всего, против Японии — против «азиатских пруссаков», как называли японских милитаристов в высших эшелонах официального Вашингтона ^{337}.

Таким образом, в 1930-е годы, несмотря на распространение угрозы фашизма и войны, сталинский Советский Союз по-прежнему вновь и вновь бросал вызов всем странам капитализма, не считаясь с переменами в них. Более того, были предприняты немалые усилия, чтобы сполна воспользоваться разворачивающимся глобальным военно-политическим кризисом.

В Кремле были убеждены, что именно кризисное развитие международных отношений создаст выгодную для СССР революционную ситуацию. В представлении Сталина, в новейшее время состояние международных отношений определялось растущим воздействием «общего кризиса капитализма», отражавшего усиление загнивания капитализма, подрыв его равновесия. А это означало «прежде всего», говорил Сталин на партийном съезде в 1930 г., что «мы живем теперь в эпоху войн и революций» ^{338}. [31] То есть, в сопряженную с насилием переходную эпоху от капитализма к социализму. Не без прямого, в нужный момент, участия Советского Союза — являющегося, напомним, по сталинскому определению, «базой и инструментом мировой революции» ^{339}.

Не потому ли Сталин был так немногословен, когда речь заходила о коллективной безопасности? Показательно и то, что публично он ни разу не высказался в поддержку народного фронта против фашизма и войны, лозунг которого выдвинул VII конгресс Коминтерна летом 1935 г. И коллективная безопасность, и коминтерновский народный фронт были для Сталина не более чем тактическими средствами, но никак не проявлением стратегической линии в международных делах.

Оборотной стороной критики Сталиным на XVIII съезде стран Запада стало то, что политике западных стран он противопоставил своего рода общую позицию СССР и Германии. Как по-другому интерпретировать то, что говорил Сталин в международном разделе своего доклада?

Затеянная в Мюнхене «игра», заявил докладчик, провалилась. Поскольку странам Запада не удалось «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований» ^{340}. В свою очередь и Германия, продолжил Сталин, отказывается после Мюнхена «платить по векселю» — развивать агрессию в восточном направлении, посылая западные страны «куда-то подальше» ^{341}. И все это в контексте «новой империалистической войны», которая «стала фактом», хотя «она еще не стала всеобщей, мировой войной» ^{342}. Не стала из-за того, что Англия, Франция и США, хотя агрессия Германии, Японии и Италии всячески ущемляет их интересы, «пятятся назад и отступают» ^{343}.