Тайны войны

Гитлер, однако, стал нервничать. 13 августа он отдал приказ укрепить фиорды на севере Норвегии «таким образом, чтобы русское нападение было обречено на неудачу». Помимо того, он начал интересоваться Финляндией, которая просила Германию о поддержке, чувствуя себя снова под угрозой.

20 августа Главный Морской Штаб следующим образом определил цели советской политики:

«Приобретение незамерзающего порта в северной Атлантике. Продвижение на Балканах с целью аннексии Дарданелл и господства в Черном море. Движение через Ирак к Персидскому заливу. Сильный натиск на Финляндию. Панславянская пропаганда в Болгарии, Румынии и Югославии. Агитация в Греции.

В ближайшее время СССР вряд ли прибегнет к оружию. Дальнейшая его позиция будет зависеть от оборота, который примут события».

Почти в то же время — в последних числах августа или первых числах сентября — Гитлер созвал в Райхенгальте генералов Кайтеля, Иодля и Варлимонта.

«Он просил нас, — рассказали они в Нюрнберге, — подумать над войной с Россией. Но он приказал нам держать это в абсолютном секрете. Было запрещено писать что либо по этому вопросу».

Кайтель добавляет, что Гитлер хотел знать, можно ли предпринять что либо немедленно же. Ответ генералов был отрицательным. «Война с Россией осенью 1940 года была невозможна, — говорит Кайтель. — Заставить армию сражаться в Польше, перебросить ее на запад, сражаться там, и теперь перебросить ее опять в Польшу, чтобы снова начинать бои — это было абсолютно невозможно. Армия должна отдохнуть и быть заново снаряженной».

Но вопрос, поставленный Гитлером, указывал на направление работы его ума. «Я был встревожен», — говорит Кайтель, и то же самое повторяют другие два генерала.

Варлимонт спросил Риббентропа о положении. «Он ответил мне, что отношения с Россией по-прежнему хорошие и даже был поднят вопрос о расширении пакта с Москвой. Я почувствовал себя успокоенным».

Перегруппировка германской армии, возвещенная приказом Гитлера от 22 июня, началась. Войска, победившие на западе, возвращались на восток, к местам их первых успехов. Танкисты и пехота снова очутились на равнинах, где происходили битвы, снова увидели реки, которые они уже однажды переходили. Они получили новые машины, новое вооружение.

В первом томе документов ОКБ содержится следующий приказ, датированный 27 апреля:

«Переброска десяти пехотных дивизий и двух танковых в Генерал-Губернаторство (Польша) в виду возможной в близком времени операции по охране румынских нефтяных промыслов».

Промыслы, о которых шла речь, могли быть угрожаемы только со стороны русских, которые приблизились к ним по занятии Буковины и Бесарабии.

12 сентября германский морской атташе в Москве сообщил, что отношение русских, пройдя через период охлаждения, снова стало вполне дружественным, хотя причины этого изменения неизвестны. Вильгельмштрассе со своей стороны опровергало все слухи о растущей враждебности со стороны России. Но другие источники говорили о сильной антигерманской пропаганде в Красной армии и о важных военных приготовлениях.

26 сентября адмирал Рэдер сделал в присутствии фюрера анализ общего положения. Следовало овладеть Суэцем, продвинуться в Палестину и в Сирию и поставить Турцию в зависимость от Германии. «Русская проблема таким образом была бы совершенно видоизменена. СССР прежде всего боится Германии, и операция, которая предвидится на севере (охрана Финляндии) станет быть может излишней».

Фюрер изъявил согласие.

«Я думаю, — сказал он, — что СССР испытывает серьезный страх перед Германией, но я считаю маловероятным, чтобы в Финляндии еще в этом году произошли новые осложнения. Мы должны направить СССР к Персии и Индии; там он найдет выход к океану, более значительный, чем Балтийское море».

Пакт трех держав — Германии, Италии и Японии — был подписан 27 сентября. Этот союз трех великих антикоммунистических держав мира должен был серьезно обеспокоить СССР. Однако, он не проявил внешне никакого беспокойства и даже выразил удовлетворение тем фактом, что его нейтралитет был признан.

11 октября немцы вошли в Румынию. Это повлекло за собою, — как выразился германский посол в Москве, — «легкое охлаждение» германо-советских отношений. Становилось все более очевидным, что направления экспансии обеих держав взаимно перекрещиваются. Кроме того в Польше все учащались международные инциденты. Действие московского пакта сходило на нет.

Риббентроп, чувствительный к этому охлаждению, старался, поправить дело. Он предложил фюреру свидание со Сталиным. «Вы бредите, — отвечал ему Гитлер, — вы отлично знаете, что Сталин никогда не согласится приехать в Берлин; не захотите же вы, чтобы я ехал к нему в Москву».

«Я получил только разрешение, — говорит Риббентроп, — написать Сталину просьбу о командировке Молотова в Берлин».

Этот визит представляет собою одно из наиболее важных событий в наступившей короткой дипломатической войне.

Молотов приехал 10 ноября. Официально Германия и Россия были еще добрыми друзьями. Прием советского министра был обставлен с одной стороны военной показной пышностью, с другой — тем несколько грубоватым радушием, которое так характерно для церемоний тоталитарных держав. Сохранилась фотография: Риббентроп весело хохочет, а молотов со своим непроницаемо лукавым лицом протягивает ладони, как будто говорит: «Вот видите, я ничего не взял».

Германские дипломатические документы заявляют, что результат поездки Молотова был удовлетворительный. «СССР, — говорит документ А. 15.199, — по-видимому склонен примкнуть к тройственному пакту после улажения нескольких вопросов, перечень которых следует».

Вот эти вопросы:

В вопросе Финляндии Молотов осторожно нащупывал почву. Германия отказалась допустить простую аннексию всей страны Советским Союзом, но выразила готовность сделать кое-какие уступки.

Молотов был посвящен в проект действий против Греции для поддержания Италии. Он согласился. Со своей стороны он потребовал признания советских интересов в Болгарии, аналогичных германским интересам в Румынии. Немцы не возражали.

По поводу проливов немцы заявили, что они вполне понимают стремление России стать там твердой ногой и они вовсе не отстаивают господства Турции над Дарданеллами; равным образом они поддерживают притязания России на район Карса и соглашаются оказать общее давление на Турцию.

Наконец немцы заявили, что они не заинтересованы в Персии, а русские выразили готовность уладить свои недоразумения с японцами.

В общем это было почти соглашение. Две агрессивные державы еще находили достаточное поле для мирных захватов, откладывая свою схватку на будущее время. Тот, кто брал бы этот документ буквально, нашел бы в нем больше шансов на мир, чем на войну.

Однако это была лишь официальная, так сказать поверхностная истина. Подлинную, глубинную истину мы найдем в том впечатлении, которое приезд Молотова оставил в душе Адольфа Гитлера. Историческую реальность гораздо вернее передают живые свидетели, чем документы.

Вот что сказал Кайтель:

«Требования Молотова встревожили фюрера. Молотов имел в виду возобновление войны с Финляндией, для того чтобы захватить всю страну; он стремился к экспансии на Балканах и в Дарданеллах. Фюрер видел в этих планах контуры большого маневра с целью охвата Германии.

В то же время он был сильно обеспокоен полученными сведениями о гигантском развитии советской военной промышленности».

Гитлер упрощал. Эта способность упрощения была его природным дарованием. Из всей политики, намеченной Молотовым, богатой нюансами и основанной в сущности на классической базе дипломатии — на идее компенсации, — Гитлер зафиксировал в памяти самое главное: окружение Германии.

Реакция его была быстрой. Три недели спустя, 18 декабря 1940 г., Гитлер составил то, что представляет собою один из самых замечательных документов войны и истории — свою директиву № 21, известную под именем «план Барбаросса» и фигурировавшую в Нюрнберге под № 446 P.S.