История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2.

Если рассматривать в целом, то религиозные представления в Римской империи в течение 1 и 2 вв.н.э. значительно различались. В зависимости от образования, социального положения, а также от духовной религиозной среды они принимали разнообразнейшие формы. Древние культы частично были только традиционными реликтами. Правда, они, как и раньше, совершались с обычными ритуалами, однако подлинная идентификация происходила редко. Такая идентификация, наоборот, в значительном объеме происходила у приверженцев восточных культов, особенно в мистерийных религиях. Там примечательным было материальное участие большого числа верующих: многочисленные митрайоны, как правило, строились и обслуживались очень маленькими сообществами.

У философски образованных людей было распространено тогда неопределенное, в конечном счете монотеистическое, понятие бога, если вообще не скептицизм и агностицизм. Для представителей низших слоев характерным являлось почитание большого числа безликих сил, вера в духов — покровителей, как Тутела, Гений, Фортуна. Какой бы ослабленной ни казалась сила многочисленных древних богов среди этих пестрых явлений, определяющим было чувство зависимости людей от трансцендентных сил. Возникло своеобразное противоречие между осознанием ограниченности человеческого существования и разнообразными попытками не только узнать судьбу отдельных людей, но и также повлиять на нее призывами и жертвоприношениями «компетентным» богам и покровительствующим силам.

Ввиду многообразия, неоднородности и даже противоречивости религиозного мира империи совершенно бессмысленной является попытка привести его к общему знаменателю или втиснуть в единую тенденцию. В любом случае, однако, остается, наоборот, констатировать утрату прежней общности объединяющего всех римлян религиозного мира. Философски обоснованные представления о боге интеллектуалами и представителями высших и средних слоев так же мало достигли такого общего признания, как и новые культы или различные формы усмирения местных сил, не говоря уж о явлениях суеверия, об астрологии и магии.

Религиозные позиции людей империи тесно соприкасались с их жизнеощущением, которое выражается не только в литературных текстах и произведениях искусства, но также и в эпитафиях. Определяющим остается сознание неизбежности смерти, неизбежности, причиной которой служат фатум, парки или Фортуна. В кругу суеверных людей преобладало понимание смерти, как непреложного конца жизни. Протесты были тщетны; смерть в любом случае казалась приемлемой, потому что речь шла об общечеловеческом жребии, который одному выпадал слишком рано, другому слишком поздно. В 1 и 2 вв.н.э. умножились негативные и пессимистические представления. Бессмысленность жизни связывалась с завистью, злонамеренностью и безжалостностью божественных сил. С такой точки зрения смерть могла оказаться только как освобождение, как конец трудов и забот, наконец, как вечный покой.

И при принципате традиционные нормы римского государства оставались толерантными в отношении чужих культов и религий. В соответствии с принципиально политической позицией, которая к тому же облегчалась явлениями синкретизма, государственная толерантность в этой широкой сфере была очень большой. Только там, где оказывалось отрицательное влияние на римские обычаи или традиции, ими нарушался общественный порядок, дело доходило до государственного вмешательства, которое, как правило, было направлено не против религиозных убеждений, а против вызвавших беспорядок представителей чужого культа.

Правда, хватало и недоразумений, ложных обвинений и дискриминации: тайные собрания считались подозрительными, культовые обеты могли истолковаться как политический заговор, вербовка новых приверженцев в чужие культы оценивалась, как выражение оппозиции. Все магические действия навлекали подозрение в колдовстве. Но решающим критерием для оценки всех чужих религий оставалась всегда возможность их совместимости с традиционными римскими государственными культами.

Активную религиозную политику в той систематической форме, в которой она когда-то проводилась Августом, его преемники никогда больше не практиковали. Разумеется, и они ставили свои акценты в религиозной сфере: Тиберий — чрезвычайной сдержанностью по отношению к культу правителя, Калигула и Флавий — поощрением культа Изиды, Клавдий — своими действиями против религии друидов, Домициан — личным почитанием Минервы, Траян и Антонин Пий — усилением древних религиозных представлений на латинском Западе, Адриан — покровительством культам греческого мира. Но ни в одном из этих случаев религиозные убеждения принцепсов не возводились в абсолют.

Религиозно-политические конфликты в Римской империи были заложены там, где чужая религия связывалась с враждебными Риму или по крайней мере с исключающими интеграцию в империю этническими традициями, а также там, где религиозная критика, атеизм или полная пассивность вели к асоциальному или угрожающему государству поведению, и не в последнюю очередь там, где успешная миссия чужих культов казалась угрозой религиозным, нравственным и политическим основам империи. Таким оценкам особенно было подвержено христианство и еврейство.

Иудейство и христианство в Римской империи

Для большого числа жителей Римской империи христиане и евреи долгое время были носителями одних и тех же признаков, в отношении их существовали одни и те же оценки и предубеждения. В политическом, толерантном и религиозном мире империи религии евреев и христиан должны были казаться провоцирующим чужеродным элементом. Абсолютные, строго монотеистические позиции, последовательное отвержение государственных богов Рима и особенно культового почитания правителей, дистанцирование от всех традиционных для римского общества форм жизни неизбежно приводили их к новым трениям и конфликтам с обществом и государством.

Общими являлись еще два аспекта: во-первых, в обоих случаях речь шла о ярко выраженном феномене ориентации на низшие слои, о религиозных убеждениях социально презираемых маргинальных групп, чувство превосходства которых, основанное на глубокой вере и непонятное для римлян, должно было выглядеть вызывающим. Во-вторых, даже у образованных представителей высшего слоя долгое время не было информации об основных представлениях и нормах обеих религий, не говоря уж о понимании их религиозного и этического содержания.

Волнения, которые провоцировали как евреи, так и христиане, не ограничивались Ближним Востоком. Еврейский вопрос существовал в самом Риме еще со 2 в. до н.э., столкновения с христианами — с середины 1 в.н.э. Проблемы, которые вызывали обе религии и которые в конце концов вылились в крупные еврейские восстания (66—73, 115—117, 132—135 гг. н.э.) и в преследования христиан, распространились и на другие части империи, они волновали римскую провинциальную администрацию в Малой Азии, как и в Греции; в Галлии — как и Северной Африке.

Наличие евреев в самом Риме однозначно засвидетельствовано для 2 в. до н.э., а также тот факт, что их религиозная активность в 139 г. до н.э. вынудила претора Гнея Корнелия Гиспала принять против них решительные меры. Поводом для изгнания евреев из Рима часто считался еврейский прозелитизм. Однако таким же важным является общественный и духовный общий контекст: осознание глубоких социальных, нравственных и религиозных изменений во 2 в. до н.э., которые понимались влиятельной частью ведущего слоя как «падение нравов», привело к мобилизации «обычаев предков».

Резкий поворот против эксцессов чужих культов, который в 186 г. до н.э. разразился судебными процессами по вакханалии, положил начало целому ряду подобных атак, которые в конце концов коснулись и еврейства. Не случайно, что действия римских властей против евреев в 139 г. до н.э. связаны с действием против халдеев, при Тиберии — с последовательной традиционалистической религиозной политикой, при Клавдии, наконец, — с действиями против приверженцев Изиды.