Психология войны в XX веке - исторический опыт России

Тем не менее, эта объединяющая их основа позволяет говорить об "афганцах" не только как об особой социальной, но и социально-психологической группе населения. Ведь для самих "афганцев" война была гораздо большим психологическим шоком, чем опосредованное ее восприятие всем обществом. И в понимании социально-психологического состояния "афганцев" особое значение имеет категория "афганского синдрома" в узком его смысле. Это то, что на языке медиков называется посттравматический стрессовый синдром, а на языке самих ветеранов звучит так: "Еще не вышел из штопора войны".

"Афганский синдром" в узком его смысле также является выражением, производным от "вьетнамского синдрома". Последний в США является медицинским термином, объединяющим различные нервные и психические заболевания, жертвами которых стали американские солдаты и офицеры, прошедшие войну во Вьетнаме. По наблюдениям американских ученых, большинство солдат, вернувшихся из Вьетнама, не могли найти свое место в жизни. И причины этого были в основном не материального плана, а именно социально-психологического: то, что общество сознательно или неосознанно отторгало от себя "вьетнамцев", которые вернулись в него "другими", не похожими на всех остальных. Они вели себя независимо в отношениях с вышестоящими и очень требовательно в отношении с подчиненными, в общении с равными не терпели фальши и лицемерия, были чересчур прямолинейны. Таким образом, американские "вьетнамцы" оказались в положении "неудобных людей" для всех, кто их окружал, и вынуждены были "уйти в леса", - то есть замыкались в себе, становились алкоголиками и наркоманами, часто кончали жизнь самоубийством. По официальным данным, во время боевых действий во Вьетнаме погибло около шестидесяти тысяч американцев, а количество самоубийц из числа ветеранов войны еще в 1988 г. перевалило за сто тысяч{243}. Причем "вьетнамский синдром" развивался постепенно, время лишь обостряло его признаки и "трагический пик болезни наступал почему-то на восьмом году".

Каковы же основные признаки этой болезни? (А то, что это болезнь, уже не вызывает сомнения.) Это прежде всего неустойчивость психики, при которой даже самые незначительные потери, трудности толкают человека на самоубийство; особые виды агрессии; боязнь нападения сзади; вина за то, что остался жив; идентификация себя с убитыми. У большинства больных - резко негативное отношение к социальным институтам, к правительству. Днем и ночью тоска, боль, кошмары... По свидетельству американского психолога Джека Смита, - кстати, сам он тоже прошел войну во Вьетнаме,

"синдром, разрушающий личность "вьетнамца", совершенно не знаком ветерану Второй мировой войны. Его возбуждают лишь те обстоятельства, которые характерны для войн на чужих территориях, подобных вьетнамской. Например: трудности с опознанием настоящего противника; война в гуще народа; необходимость сражаться в то время, как твоя страна, твои сверстники живут мирной жизнью; отчужденность при возвращении с непонятных фронтов; болезненное развенчание целей войны"{244}.

То есть синдром привел к пониманию резкой разницы между справедливой и несправедливой войнами: первые вызывают лишь отсроченные реакции, связанные с длительным нервным и физическим напряжением, вторые помимо этого обостряют комплекс вины.

Директор Всеамериканской администрации ветеранов бывший психиатр армии во Вьетнаме Артур Бланк убежден, что и сегодня одна половина "вьетнамцев" считает эту войну нужным делом, а другая - ужасом. Но и те, и другие остро недовольны. Первые - тем, что проиграли, вторые - что влезли.

"Думаю, - замечает доктор Бланк, - в той или иной форме это происходит и среди "афганцев". Мы поэтому решительно разделяем понятие войны и ветеранов. Мы работаем на миссию выживания. Наши усилия - элемент лечения"{245}.

Другой американский ветеран войны во Вьетнаме, магистр философии и теологии Уильям П. Мэхиди также подчеркивал общность военной трагедии "вьетнамцев" и "афганцев", утверждая, что "цинизм, нигилизм и утрата смысла жизни - столь же широко распространенное последствие войны, сколь и смерть, разрушения и увечья". Он перечисляет такие симптомы недуга, называемого теперь "посттравматический стрессовый синдром" или "отложенный стресс", как депрессия, гнев, злость, чувство вины, расстройство сна, омертвение души, навязчивые воспоминания, тенденции к самоубийству и убийству, отчуждение и многое другое. При этом к американским психиатрам далеко не сразу пришло понимание того, что это именно болезнь, вызванная тем,

"что во время боев все чувства солдата подавляются ради того, чтобы выжить, но позже чувства эти выходят наружу и на них надо реагировать"{246}.

Теперь опыт ее лечения есть, но получен он дорогой ценой: Америка не сразу занялась проблемами своих ветеранов - и потеряла многих.

"Мы хотим, чтобы вы избежали нашей трагедии",

- от имени своих товарищей заявляет Мэхиди.

"Афганский синдром" имеет с "вьетнамским" и сходное происхождение, и сходные признаки. Однако начальный толчок к развитию "вьетнамского синдрома" был гораздо сильнее: афганская война в СССР была просто непопулярна, а вьетнамская вызывала в США массовые протесты.

"Американское командование даже не рисковало отправлять солдат домой крупными партиями, а старалось делать это незаметно, поскольку "вьетнамцев", в отличие от "афганцев", не встречали на границе с цветами"{247}.

Но и "встреченные цветами" очень скоро натыкались на шипы. Их характер, взгляды, ценностные ориентации формировались в экстремальных условиях, они пережили то, с чем не сталкивалось большинство окружающих, и вернулись намного взрослее своих невоевавших сверстников. Они стали "другими" - чужими, непонятными, неудобными для общества, которое отгородилось от них циничной бюрократической фразой: "Я вас туда не посылал!". И тогда они тоже стали замыкаться в себе, "уходить в леса" или искать друг друга, сплачиваться в группы, создавать свой собственный мир.

"Дома меня встретили настороженные взгляды, пустые вопросы, сочувствующие лица, - вспоминает "афганец" Владимир Бугров. - Короче, рухнул в пустоту, словно с разбега в незапертую дверь. Солдатская форма "афганка" легла в дальний угол шкафа вместе с медалями. Вот только воспоминания не хотели отправляться туда же. Я стал просыпаться от звенящей тишины - не хватало привычной стрельбы по ночам. Так началось мое возвращение на войну. На этой войне не было бомбежек и засад, убитых и раненых - она шла внутри меня. Каждую минуту я сравнивал "здесь" и "там". Раздражало равнодушие окружавших меня "здесь" и вспоминалась последняя сигарета, которую пустили по кругу на восьмерых "там". Я стал замкнут, не говорил об Афгане в кругу старых знакомых, постепенно от них отдаляясь. Наверное, это и есть "адреналиновая тоска". И тогда я начал пить. В одиночку. Под хорошую закуску, чтобы утром не страдать от похмелья. Но каждый день.

И вот однажды я споткнулся о взгляд человека. Он просто стоял и курил. В кулак. Днем. Шагнул мне навстречу:

- Откуда?

- Шинданд, - ответил я.

- Хост, - сказал он.

Мы стояли и вспоминали годы, проведенные на войне. Я больше не был одинок. На "гражданке" нас воспринимали по-разному: и как героев, и как подлецов по локоть в крови. Общения катастрофически не хватало, а встречаться хотелось со своими, кто понимал все без лишних слов"{248}.

Сначала еще была надежда "привыкнуть", вписаться в обычную жизнь, хотя никто так остро не чувствовал свою "необычность", неприспособленность к ней, как сами "афганцы":

"Мы еще не вернулись, хоть привыкли уже находиться средь улиц и среди этажей. Отойдем, отопьемся, бросьте бабий скулеж. Мы теперь уж вернемся, пусть другими - но все ж..."

написал старший лейтенант Михаил Михайлов, а затем добавил с изрядной долей сомнения:

"Вы пока нас простите за растрепанный вид. Вы слегка подождите, может быть, отболит..."{249}

Вот только отболит ли? Если даже Родина, пославшая солдат на "чужую" войну, стыдится не себя, а их, до конца исполнивших воинский долг...