Князь С Н Трубецкой (Воспоминания сестры)

В официальном учении нашей церкви, и в особенности в ее практике, мы не находим ни такого острого, наступательного отношения к западному христианству, ни таких широких культурных замыслов. Римская церковь, сохранившая преемство апостольское, признается, во всяком случае, за церковь, раз что действительность ее не подлежащих повторению таинств (крещения, миропомазания, иногда и священства) на практике признается. Известно, что греки в этом отношении неоднократно меняли свой взгляд и, главным образом, по политическим соображениям. С большей принципиальной терпимостью, с более глубоким мистическим взглядом на божественный характер таинств, наша церковь видит в западных христианах крещеных членов церкви Христовой, предоставляя Христу судить их".

Говоря далее о реформах всего церковного строя, предлагавшихся славянофилами, С. Н. находит, что они более подходят к каким-нибудь "индепендентским" общинам, чем к православной церкви. Эти преобразования демократизация церкви, выборное священство, выборная иерархия, женатые архиереи, серьезно предлагавшиеся в славянофильском лагере - несомненно свидетельствуют о недостаточном понимании духа православной церкви, ее прошлого, ее будущих задач... "Равным образом, и в других подробностях славянофильского богословия, даже в его полемике против западных исповеданий, сказались протестантские влияния". С. Н. указывает, что "идеал восточной церкви - не в развитии земной культуры, не в мире вообще. Высшее выражение ее духа - в монастырях и в монашестве". С. Н. высоко чтил монашество.

{203} В одной из неизданных рукописей его мы читаем:

"Нигде христианский аскетизм не достигал такого чистого и высокого развития, как в православной церкви. И нам, православным, более всего надлежит понимать положительное значение его в религиозной и нравственной жизни народа. Монастыри лучшее сокровище нашей жизни, ее гордость. Пусть их клеймят высокомерным презрением люди, не знавшие духовной жизни, не задумывающиеся даже над теми могущественными побуждениями, которые заставляют столь многих людей добровольно идти на этот тяжкий и лютый подвиг. Пусть толкуют о распущенности иных монастырей, о лени и праздности монахов, их пороках.

Мы знаем, что наши монахи не похожи на ангелов. Мы знаем, что нигде противоречие между идеалом и земной действительностью, между небом и землей не бывает глубже, хотя нигде оно глубже и трезвее не сознается, нигде оно не переживается мучительнее. Мы ценим монастырь как институт, в котором выражено жизненное целое учение православной церкви, ее глубочайшая вера в невидимую Церковь бесплотных духов, молящихся Богу и славящих Имя Его. И мы ценим монастыри, несмотря на их нечистоту, за те святые жемчужины, которые сияли из их стен. Пост и молитва русского монашества воспитали наш народ. И каково бы ни было это воспитание - смирения, добровольного отречения, веры, и послушничества - мы должны признать его дисциплинирующее значение, его великий нравственный престиж. Как бы ни были несовершенны наши монастыри их только и чтит наш народ, ими воспитывается он в сознании Царства Божия, которое не от мира сего, и которому надо служить самоотверженно, все принося ему в жертву. - Преподобный Сергий... имеет значение не только в религиозной и нравственной, но и в политической истории России, и то же следует сказать о других святителях наших"...

{204}

Приложение 15.

В бумагах С. Н. нам удалось найти письмо к Вановскому, написанное им до решения самому поехать в Петербург для личного доклада по этому делу. Вот что С. Н. пишет:

"Ваше Превосходительство! я позволю себе писать Вам, как человек, посвятивший свою жизнь университетскому делу, глубоко убежденный в важном значении того, что я высказываю.

9 февраля в стенах Московского Университета состоялось безобразное сборище студентов, завлеченных туда агитацией, продолжавшейся несколько месяцев. Все участники этой сходки исключены из тех заведений, где они обучались, и ожидают в тюрьме приговора, который над ними должен состояться.

По моему глубокому убеждению, этот приговор может иметь самые крупные последствия не только для виновных, но и для всей русской учащейся молодежи. И последствия эти будут роковыми, если оправдаются слухи о предполагаемом решении.

Повторяющиеся беспорядки делают невозможным правильное течение академических занятий и требуют строгого подавления. Студенческое движение за последнее время стало, по счастью, терять то сочувствие, которым оно пользовалось в некоторых кругах. Бесчинства 9 февраля возмутили всех, и само студенчество прониклось сознанием того, какою жалкою, глупою и постыдною мальчишеской выходкой была их "политическая демонстрация", которая должна была дать "Основы будущего публичного права России", по словам одной из прокламаций.

Наказание, которое должно постигнуть виновных, будет всего справедливее и разумнее, всего целесообразнее лишь в том случае, если оно усилит, закрепит такое впечатление окончательно. Но, если справедливы распространившиеся слухи, если этих невоспитанных, сбитых с толку мальчишек ожидает ссылка в Сибирь, то такая кара неизбежно вызовет в русском {205} обществе самое потрясающее и, вместе, самое нежелательное впечатление. Она превратит этих юнцов в каких-то политических мучеников, чуть ли не в декабристов, даст им ореол, которого они всего менее заслуживают, она их увенчает и заставит их самих и их товарищей видеть в них борцов за свободу, а в их манифестации не мальчишескую выходку, а чуть ли не подвиг трех сот спартанцев.

Я знаю, что я говорю: для всех пылких, увлекающихся юношей пример этих мнимых "героев" будет сильнее наших увещаний, наших разумных речей.

Ссылка 400 студентов в Сибирь. 400 юношей, почти детей, среди которых есть много просто наивных, обманутых, увлеченных, ссылка без суда, без опроса, ссылка, которая более самих виновных потрясет их отцов, их братьев, товарищей - что будут значить в сравнении с этим все наши слова. Если бы ценой такой жертвы можно было бы еще купить хотя бы замирение высших учебных заведений. Но я не сомневаюсь, что в лучшем случае она вызовет лишь временное ошеломление, под которым будет разгораться непримиримая ненависть и ожесточение.

Сборище 9 февраля кончилось, как оно должно было кончиться - постыдным фиаско; зачем же обращать его в победу, в торжество революционеров. Большего они не могли бы желать - ведь не думали же они в самом деле, что, взмахнув красным флагом, они переменят существующий порядок.

Ваше Превосходительство! Русская молодежь невоспитанна, необузданна, развращена, но, слава Богу, она не подла и не труслива: она лезет в огонь, она способна жертвовать собою за то, чему она верит, и самая опасность ее привлекает. Не раз она это доказывала, и эта черта позволяет надеяться, что при изменившихся условиях воспитания русское общество даст лучшие плоды. Оно не побоялось солдатчины, {206} оно не побоится и ссылки. Не побоятся ее более смелые, пылкие, ищущие подвига, а также поведут за собой других. Ссылка в Сибирь может вызвать лишь новые и новые жертвы, но она не будет иметь успеха устрашающей меры.

Ее станут объяснять не силой и твердостью правительства, а слабостью, испугом перед студентами: она вселит в них ложное, преувеличенное представление о их политической силе, о значении их мальчишеских демонстраций.

Это только ободрит их и парализует деятельность действительно разумной и консервативной части молодежи.

Приговор мирового судьи за буйство и нарушение общественной тишины сделал бы во сто крат больше, для усмирения университета и посрамления буянов. Это был бы действительно отрезвляющий холодный душ, который показал бы студентам, что их никто не боится, что их никто не считает серьезной общественной силой, но что в них видят безобразников, которым в университете нет места, которые будут удалены из него с беспощадной строгостью. Перед таким приговором осталось бы только преклониться: он был бы безусловно справедлив и вместе беспощаден, гуманен и в то же время в высшей степени действителен, вызвав общее одобрение; он не только покарал бы виновных такой тяжкой карой, как исключение из университета, но и действительно судил бы их всех и в глазах всех, не привлекая к ним ничьей симпатии. И, как это ни странно, такая мера, бесконечно более мягкая по виду, могла бы иметь действительно устрашающее значение по своим нравственным последствиям. Она не подорвала бы престижа правительственной власти, а, наоборот, показала бы ее спокойную твердость и нравственную силу. И она, действительно, могла бы иметь исправительное значение: она не превращала бы сбитых с толку мальчишек в серьезных политических преступников и {207} наглядно показала бы им ничтожество их усилий против твердыни русского государства.