Пережитое

Особенно характерен был смотритель Пречистенской части - добродушный, но чрезвычайно вспыльчивый и горячий старик. Интересны были также "мушкатёры" так назывались вольнонаемные полицейские, несшие караульную службу; они были в штатском, но в форменных фуражках и носили на поясе огромные черные наганы на оранжевых шнурах. Мы, заключенные, смеялись над этими "мушкатёрами" - нас смешило самое их название. Сидело нас в Пречистенской части пять или шесть политических - конечно, в одиночках, но мы могли невозбранно друг с другом переговариваться из окон; одиночные камеры были и здесь вровень с землей.

Здесь, в Пречистенской части, мне пришлось пережить один очень интересный эпизод. Как-то к нам привезли нового заключенного. Мы, конечно, приступили к нему с расспросами. Из оживленного разговора с ним выяснилось, что арестованный отказался при аресте назвать свое имя и числился, как "Неизвестный". Так называли и мы его. Он оказался чрезвычайно интересным собеседником, веселым и, видать, весьма бывалым. Смотритель несколько раз приходил под наши окна и мы присутствовали при любопытнейших диалогах. - "Я тебя знаю, я тебя раскушу, - уверял "Неизвестного" старик. - Знаю, кто ты: ты - волк!" - "Неизвестный" не оставался в долгу и отвечал смотрителю репликами, от которых мы все дружно хохотали.

Эта словесная дуэль доставляла нам, да, кажется, и самому смотрителю, большое удовольствие. Прошло несколько дней, "Неизвестный" все больше и больше начинал меня интересовать. И как-то, желая на него взглянуть, я отпросился "оправиться" как раз во время прогулки "Неизвестного". Уборная была рядом, в нашем же здании, маленькое окно из нее выходило во двор около высокого, в рост человека, деревянного забора, где обычно мы прогуливались - по одиночке и под наблюдением "мушкатёра". В уборной я дотянулся до окошечка и выглянул во двор. Там увидал высокого человека в картузе и высоких сапогах; крупные черты лица, небольшая бородка, очки - вид не то мастерового, не то интеллигента, средних лет. Он ходил взад и вперед вдоль забора, у ворот стоял "мушкатёр".

Вдруг я увидал, что "Неизвестный" сделал несколько быстрых шагов по направлению к моему окошечку - я собрался уже ему крикнуть, но он, вместо того, чтобы подбежать к моему окошку, прыгнул, ухватился обеими руками за забор и перевалился через него. Я даже не сразу понял, что произошло - но понять было нетрудно: "Неизвестный" убежал! Я соскочил вниз и ждал, что вот-вот подымется тревога. Ее не было. Я только услыхал за дверью какой-то громкий разговор. Как позднее оказалось, это пришел "мушкатёр", который, не видя больше во дворе арестанта, зашел спросить надзирателя, нет ли кого в уборной? Надзиратель ответил, что в уборной находится один из заключенных. Ничего этого не зная, встревоженный, я оставался еще некоторое время в уборной - сердце бешено колотилось. Быть может, именно эти несколько лишних минут, которые я задержался в уборной и спасли "Неизвестного".

Когда я, наконец, через несколько минут вышел из уборной, я лицом к лицу столкнулся с "мушкатёром", дожидавшимся у двери уборной. Увидав меня и убедившись в том, что в уборной был вовсе не "Неизвестный", прогулку которого он караулил, а совсем другой, он понял свою ошибку и поднял страшный крик. Началась суматоха, послышался топот ног, появился старичок-смотритель (без мундира). Меня заперли снова в мою камеру, о своих наблюдениях я хранил молчание, но весть о побеге "Неизвестного" стала немедленно известна и встречена была всеми нами с бурным восторгом, к которому и я присоединился. Попытка настигнуть и поймать "Неизвестного" кончилась ничем...

Только позднее я узнал, что произошло. "Неизвестный" лишь недавно бежал из сибирской ссылки; он ночевал у Михаила Андреевича Ильина, помощника присяжного поверенного (позднее он был более известен под своим литературным псевдонимом - Осоргин, девичья фамилия его матери; М. А. Ильин-Осоргин сочувствовал эсерам, оказывал им и Московскому Комитету различные услуги).

По какой-то оплошности, своей или чужой, приезжий был в Москве арестован, бумаг при нем не было, назвать себя он отказался и был записан, как "Неизвестный". Перепрыгнув через забор, "Неизвестный" бросился в один из дворов того же Штатного переулка, куда выходили ворота Пречистенской части, перелез через другой забор, напугал какую-то старуху в саду, сам испугался и через сад вышел на Пречистенку. Там сел на поднимавшуюся по Пречистенке конку, на глазах у изумленного кондуктора вырвал зашитую в штанах трехрублевку и заплатил за билет, потом на соседней улице вышел, зашел в винную лавку, выбил пробку из "мерзавчика" и в виде подвыпившего мастерового отправился дальше. Переночевал снова у Ильина...

Но здесь я должен прервать нить рассказа и вернуться к своей собственной истории, так как она странным образом переплелась с дальнейшей биографией "Неизвестного".

Как я уже сказал, судить меня власти не могли и поэтому расправились со мной в порядке административном: так называемое Особое Совещание при министерстве внутренних дел постановило сослать меня на пять лет в Восточную Сибирь, т. е. в Якутскую Область. Но война с Японией продолжалась и этапное движение по Сибирской железной дороге не функционировало. Поэтому Якутская Область и Сибирь были мне заменены ссылкой на север Европейской России.

Отец выхлопотал мне - без моего ведома - разрешение ехать в Архангельск на свой счет и, ввиду болезни матери, право пробыть две недели в Москве у родных. Я должен был подписать бумагу, что добровольно явлюсь в Архангельске в распоряжение архангельского полицеймейстера не позднее 10-го июля.

Желанный день настал. Меня вызвали с вещами в контору и затем, в сопровождении надзирателя, отправили на извозчике в Охранное Отделение, где я должен был подписать свое обязательство. Все прошло благополучно. После всех формальностей я очутился свободным на улице.

Понять чувство, которое испытывает человек - хотя бы после пяти только месяцев тюремного заключения - при освобождении, может только тот, кто через это прошел сам. Ради этого чувства не жалко и потерянного в тюрьме времени.

Как раз за время моего короткого пребывания на свободе произошло убийство московского градоначальника графа Шувалова (23 июня 1905г.).

Пришел Абрам Гоц и сообщил мне, что это покушение организовал он от имени Боевой дружины Московского Комитета партии социалистов-революционеров. По просьбе Абрама я тут же написал от имени партии прокламацию, которую заканчивал словами: "По делам вашим воздается вам". Прокламация эта вышла от имени Московского Комитета. Убийцей был бежавший из сибирской ссылки народный учитель Петр Александрович Куликовский. Это и был "Неизвестный", свидетелем побега которого из Пречистенской части я был. Куликовского судили и приговорили к 20 годам каторги. Дальнейшая его биография была такова. Амнистия 1905-го года освободила его от каторги, он был отправлен на поселение в Якутскую область - в Якутске в 1912 году (т. е. через семь лет) мы с ним встретились (я был снова в ссылке). Затем, уже в 1919 году, Куликовский принял участие в вооруженной борьбе против большевиков; был в отряде генерала Пепеляева, ведшего борьбу с большевиками в тайге между Охотском и Якутском и большевиками был взят в плен. По дошедшим до меня позднее сведениям, на допросе Куликовского убил рукояткой револьвера большевистский следователь.

6. ССЫЛКА И ЭМИГРАЦИЯ

Конечно, я должен был выполнить свое обязательство - по отношению к врагу это, быть может, еще более необходимо, чем по отношению к друзьям.

К назначенному сроку я с так называемым "проходным свидетельством" явился в канцелярию архангельского полицеймейстера. Он принял меня и сказал, что я получу "назначение", т. е. указание того отдаленного от Архангельска города, в котором должен буду отбывать свою ссылку, через два дня, когда и должен к нему снова явиться (проживавшие в самом Архангельске ссыльные, неисповедимыми путями узнававшие все секреты, сообщили мне, что таким местом мне будет назначена Кемь - отдаленный город на Белом море).