Стальной век: Социальная история советского общества

Одной из таких мер была «сдельщина», одобренная «Основным по­ложениями по тарифному вопросу» Совнаркома (10 сентября 1921 г.). На­ряду с фиксированной почасовой оплатой устанавливалась оплата труда в зависимости от выработки, причем на «небрежных» работников налага­лись ощутимые штрафы. Эта система распространялась, в первую оче­редь, на квалифицированных рабочих.

Другим шагом стало внедрение элементов «научной организации труда» (НОТ), а по существу - системы Тейлора, которая предусматривала расчленение процесса труда работника на мелкие, дробные операции с последующей «оптимизацией» и интенсификацией работы на каждом эта­пе. Цель подобных планов состояла в том, чтобы окончательно лишить работника контроля над ходом трудового процесса и использованием ра­бочего времени и передать его в руки администрации. До революции Ле­нин называл систему Тейлора ««научной» системой выжимания пота» [220]. Но то было «при капитализме»! И уже в январе 1921 г. в Москве была проведена первая всероссийская конференция по вопросам НОТ, обсуж­давшая, как добиться от рабочего максимального повышения производи­тельности труда. «Неотейлористские учреждения, - отмечал Восленский, - стали распространяться по Советскому Союзу. В 1925 г. в стране насчиты­валось около 60 институтов НОТ. Для координации их работ пришлось образовать Центральный совет научной организации труда (СовНОТ). Все эти... учреждения занимались тем, что хронометрировали производствен­ные операции, изучали каждое движение работающего и старались до предела уплотнить его рабочее время. Советские теоретики НОТ с ученым видом поговаривали о том, что рабочие-ударники сами будут выступать за удлинение рабочего дня и сокращение числа праздников и что-де конвейер наиболее полно соответствует представлениям Маркса о прогрессивной организации производства» [221].

Конечно, по сравнению с периодом «военного коммунизма» заработ­ки рабочих выросли и уровень их жизни повысился. Теперь они могли тратить средства не только на питание, но и на одежду и другие товары широкого потребления. Нередко зарплата росла быстрее, чем производи­тельность труда. К примеру, в 1922-1923 гг. производительность увеличи­лась на 10% (хотя и оставалась на треть ниже довоенной), а зарплата, по данным профсоюзов, была повышена на 63%. Но эти цифры сами по себе мало о чем говорят, ведь теперь рабочие должны были покупать продукты питания за наличные. К осени 1922 г. до 70-80% заработка рабочий тратил на покупки на частном рынке.

Одним из факторов, которые принуждали власти идти на повышение зарплаты, были стихийные стачки и рабочие протесты 1923 г. XIII партий­ная конференция и XIII съезд обещали увеличение заработков «в соответ­ствии с подъемом промышленности». Но отставание роста производи­тельности от увеличения заработков тревожило власти, тем более, что они приступили в 1923 г. к упомянутым снижениям цен на промышленные товары. Чтобы наверстать упущенное, они прибегали с осени 1924 г. к ши­рокой к интенсификации труда и введению в 1926 г. «режима экономии». С октября 1924 г. по октябрь 1926 г. выработка на одного рабочего подня­лась на 47,5%, а дневная зарплата - только на 26% [222]. Работники отвечали на это новыми стачками. Другие писали возмущенные письма в органы власти, жалуясь на то, что уровень зарплаты поддерживается за счет того, что часть работников выбрасывается «на улицу на произвол судьбы», а остающихся нагружают «работой за счет сокращения». Все это, конечно, фактически было снижением уровня оплаты труда, «только очень хитрым способом». В результате в 1925/1926-1926/1927 гг. производительность труда удалось повысить на 27%, но Политбюро вынуждено было в 1926 г. одобрить повышение зарплаты рабочим каменноугольной, металлической, рудной, текстильной и химической промышленности, а также на желез­ных дорогах. Однако и в 1927 г. уровень реальной зарплаты так и не дос­тиг довоенного уровня.

Поясняя эту политику, Сталин откровенно признал, что речь идет о накоплении за счет трудящихся ради создания индустриальных предпри­ятий. «Можно было бы поднять вовсю зарплату рабочих не только до до­военного уровня, но и выше, но это обстоятельство вызвало бы понижение темпа развития промышленности, ибо развертывание промышленности при наших условиях, при отсутствии займов извне, при отсутствии креди­тов и т.д., возможно лишь на основе некоторой прибыли, необходимой для финансирования и питания промышленности, что, однако, было бы ис­ключено, то есть, было бы исключено сколько-нибудь серьезное накопле­ние...», - заявил он на XIV съезде большевистской партии [223]. По сущест­ву, имелось в виду накопление капитала, но не частными капиталистами, а государством.

В рамках кампании экономии рабочих лишали доплаты на проезд («трамвайных денег»), сокращали расходы на детские ясли и культурные нужды. Страховые кассы урезали оплату дней, пропущенных по болезни. Снижались расходы на технику безопасности, что вело к резкому росту производственного травматизма.

Официально в СССР действовал 8-часовой рабочий день. Однако Наркомат труда мог дать разрешение на проведение сверхурочных работ, чем пользовался весьма часто. Кроме того, в условиях безработицы широ­ко применялась практика найма «временных работников», которых можно было легче уволить, выплатив им выходное пособие за 1-3 дня (вместо положенных по закону 2 недель).

НЭП не только усилил лежавшую на рабочих трудовую нагрузку, но и закрепил их отстранение от управления производством. Теперь, по Ко­дексу законов о труде (1922 г.), они официально являлись наемными ра­ботниками. Положения программы большевистской партии, обещавшей участие профсоюзов в руководстве экономикой, были похоронены. Отны­не они должны были защищать интересы работников в их отношениях с администрацией частных и государственных предприятий. Но поскольку независимые профсоюзы не допускались, а существующие находились целиком и полностью под государственным контролем, то реально проти­водействовать произволу дирекции они, конечно же, не могли. Официально X съезд большевистской партии признал допустимым проведение забас­товок на государственных предприятиях, а предложение видного хозяйст­венного деятеля В.П.Милютина об их недопущении [224] не было принято XI съездом. Но на самом деле власти нередко подавляли забастовки силой или делали все от них зависящее, чтобы предотвращать их. Такой курс опреде­лялся как экономическими, так и политическими соображениями. К приме­ру, осенью 1922 были силой подавлены рабочие волнения на асбестовой концессии в Алапаевске, переданной американскому предпринимателю А.Хаммеру, «другу Советской России» [225]. А когда поздней профсоюз на при­надлежавшей ему же московской карандашной фабрике пригрозил забастов­кой, требуя повышения зарплаты, владелец обратился к властям, и те прика­зали профсоюзным руководителям отказаться от своих чересчур «радикаль­ных» планов. XIV съезд партии выступил за расширение права «перенесения конфликтов на рассмотрение государственного арбитражного суда»: теперь им могли пользоваться не только профсоюзы, но и хозяйственные органы.

Доверие работников к профсоюзам падало. «Членство в профсоюзах становится формальным и является прежде всего приобретением возмож­ности получения работы и некоторой гарантии от увольнения в случае сокращения. Выборность профсоюзных органов также является формаль­ной...; руководящие члены каждой профсоюзной ячейки просто назнача­ются, — отмечала оппозиционная группа «демократического централизма». — Профсоюзы страдают всеми пороками бюрократической организации, на­чиная от отсутствия собственного мнения у своих работников и кончая растратами». «В результате при забастовках обычно избираются нелегаль­ные стачечные комитеты, имеются зачатки нелегальных профсоюзов (на­пример, кассы взаимопомощи)» [226].