Троцкий и заговор в Красной Ставке

В.Ф. Мальгин: ХАРИТОНОВ в обращении груб со всеми, но, по-моему, это у него в характере. Если ему что не удается, то он в особенности выходит из себя. Часто во время своих выходок он говорит всем «Ты». Затем у него нет обыкновения здороваться со служащими. По отношению к ЛИМОННИКОВУ он был в особенности резок и груб.

А.А. Никитин: Я знаю ХАРИТОНОВА лет 15. Он сын крестьянина. Костромич родом, бывший учитель. Был офицером и слушал курсы в академии. Его происхождение и врожденная угловатость, а также наличие болезненности заставляют ХАРИТОНОВА быть неровным и несдержанным. В силу полученного воспитания он и раньше был таким неровным, не только теперь. Как начальник канцелярии он несправедлив ко всем и покрикивает тоже на всех. Если кому и попадало, то, конечно, по заслугам. Вина за его обращение со служащими падает, конечно, на последних. Он кричит тогда, когда обнаруживает ошибки. Замечания его по службе всегда справедливы. Он требователен совершенно правильно. Сора из избы он не выносит, т. е. замечания на ошибки и промахи дальше не идут. Про случай последний я не слыхал, т. е. разговор ХАРИТОНОВА и ЛИМОННИКОВА был не в моем присутствии.

В.Н. Анциферов: Харитонова я знаю давно. Он безусловно честный человек. По природе своей он грубый. Свиреп по службе был и в полку. Здесь ХАРИТОНОВ сильно блюдет интересы службы, защищая и себя, чтобы не попасть впросак, и интересы начальства. Поэтому иногда при справках ХАРИТОНОВ дает только сухие ответы строго по закону, что не всегда нравится интересующимся, так как они не всегда совпадают с мнением по этому же вопросу начальства, часто стоящего не в курсе многочисленных приказов и разъяснений, какие знакомы ХАРИТОНОВУ. По отношению к своим подчиненным, делающим промахи, он всегда принимает свои меры, т. е. старается их урезонить, что ему, однако, не удается по врожденной ему грубости. Но рапорта на подчиненных ХАРИТОНОВ никогда не подает. ЛИМОННИКОВ как бухгалтер должен от начала до конца проверять все попадающие к нему бумаги, но он в них проверяет лишь итоги. Последние ассигновки (так как они не были проверены как следует в бухгалтерии) оказались все с ошибками и были возвращены. Харитонов на это часто указывал и говорил по этому поводу [342] ЛИМОННИКОВУ. Недавно из Контроля [343] пришла неприятная бумага, и ХАРИТОНОВ, конечно, извелся и вызвал для объяснений ЛИМОННИКОВА. Последний заявил, что он не успевает работать — ХАРИТОНОВ на это возразил, что можно подзаняться и дома, а ЛИМОННИКОВ ответил, что он занимается лишь до 8 часов и никогда больше сидеть не будет. После этих слов ХАРИТОНОВ сказал, что я научу Вас работать. Вот и все, что мне известно по настоящему поводу. Харитонов очень нервный, он и в семье грубит и даже с женой иногда не разговаривает. Он, пожалуй, и болезнен и таков по своему характеру, но не злопамятен. Скорей всего, он несдержанный. У меня тоже бывали с ним перепалки, но на правах нашего старого знакомства они, конечно, ликвидировались и у нас опять возобновлялись хорошие отношения. Он сейчас лечится и берет холодные души. В его отношениях со служащими злой воли, конечно, нет — он достаточно знает службу. Я, насколько мог, старался сглаживать всегда его отношения со служащими.

А.Ф. Лимонников: Я вместе с Харитоновым служу давно. Я изучил его хорошо и как начальника, и как человека. Он больной, желчный, несправедливый и ко мне, и к другим. Пожалуй, к СЛЮСАРЧУКУ и ВАСЬКИНУ больше, чем к другим. От ХАРИТОНОВА можно слышать резкие выражения вроде: «Вас выгонят со службы». Мне, как чувствительному человеку, было всегда обидно на его отношения [344]; жаловаться же было тяжело и неприятно, и я терпел. В Москве у нас разногласий не было и отношения наши были хорошие. Я, между прочим, даже спрашивал у ХАРИТОНОВА совета, перейти ли мне на другую службу (перед отъездом сюда) [345], и ХАРИТОНОВ мне отсоветовал. Я принял его совет к руководству и приехал сюда. В Москве у нас были маленькие резкости, но я, за нервностью ХАРИТОНОВА, прощал их. Там было плохо РЯБОВУ. ХАРИТОНОВ кричал на него и кидал ему бумаги. Но РЯБОВ не знал тогда дела и терпел, но мне это самому было неприятно слушать. Однако я сознавал, что РЯБОВ дела еще не знает, и извинял ХАРИТОНОВУ его обращение с РЯБОВЫМ.

Здесь, в Серпухове, у нас отношения изменились. ХАРИТОНОВ занимается у себя в кабинете и поэтому отдалился от нас. Раньше мы были за работой всегда вместе и ходили также со службы домой. ХАРИТОНОВ часто говаривал всем, что мало работают. Я, как мог, всегда сглаживал его отношения со служащими. Тут, в Серпухове, мы работаем врозь — ХАРИТОНОВ у себя один, а мы, служащие, вместе, и отношения наши изменились и обострились. Он вообще не общительный по характеру, и это отдаляет его ото всех. Хотя бы он, как человек, поговорил с нами, а то и не здоровается, и не прощается. Обращается только как с подчиненными. Я раньше за них заступался и умиротворял ХАРИТОНОВА, а здесь этого не делаю, поэтому если здесь кем-нибудь что-либо не сделано и ХАРИТОНОВ начинает кричать, то я не вмешиваюсь, хотя мне и больно слушать. ХАРИТОНОВ по натуре любит все-таки, чтобы подчиненные поговорили с ним как люди, а не как служащие, а я не находил в этом надобности, тем более что он меня подгонял по работе. Я не люблю, когда меня подгоняют, и просил ХАРИТОНОВА меня не подгонять, а только давать указания. Здесь, когда у ХАРИТОНОВА накипает желчь, то он уже заранее решает кого-нибудь ругнуть. Для меня был тяжелый случай перед Пасхой — ХАРИТОНОВ начал на меня кричать, что не готов авансовый отчет (я его делал около месяца с урывками). Но ХАРИТОНОВ не знал сложности этой работы, а это была самая серьезная работа за всю мою службу. Я отвечаю на замечание ХАРИТОНОВА, что эта работа сложная, тем более что у меня на руках и другая, повседневная, работа, и я не могу сосредоточиться лишь на этом отчете. ХАРИТОНОВ на это заявил мне, что я мало занимаюсь и мог бы посидеть и потом; ну а я, говорю, сидеть не могу. Так как ХАРИТОНОВ говорил со мной в повышенном тоне и несправедливо, то это меня стало нервировать. Вслед за сим ХАРИТОНОВ добавил, что если я не хочу работать как следует, то можно поискать и другого. Меня это обидело и я пошел, было, жаловаться и встретил комиссара СЕМЕНОВА, которому и рассказал инцидент, прося принять против ХАРИТОНОВА неофициальные какие-нибудь меры, чтобы он не позволял в будущем такие грубые выходки. СЕМЕНОВ, однако, предложил подать коллективную жалобу во фракцию, обещая при этом условии удалить ХАРИТОНОВА, но этого, конечно, сделать я не мог и сказал СЕМЕНОВУ, что такую жалобу подавать не стоит. Обида моя после этого улеглась, но все это повлияло на мое здоровье — я нервный и сильно поволновался. Я считаю, что ХАРИТОНОВ стал далеко заходить. Тогда же я просил о переводе, ибо мне никогда не говорили на службе так, как ХАРИТОНОВ, т. е. что я не на своем месте. ХАРИТОНОВ после этого случая остался таким же, но ко мне уже относился лучше. На днях в отделении получились 2 неприятные по содержанию бумаги. В одной из них, когда разобрались, оказался, собственно, виноват сотрудник разведывательного отделения УДАЛОВ, который нас и подвел. Дело было так: я, по поручению ХАРИТОНОВА, выбрал известные документы по расходам разведывательного отделения и вместе с сопроводительной бумагой направил их туда. Там УДАЛОВ расписался только в получении части документов, а не всех, и вернул остальные нам. Так как это было неправильно, то по резолюции ХАРИТОНОВА мы вновь их вернули туда же, а УДАЛОВ на это обиделся, и разведывательное отделение прислало нам едкую бумагу за подписью начальника оперативного отделения и других о том, что отчет должна составить канцелярия и т. д. — все это было написано очень колко. Тогда же, в тот же самый день (это было 23 мая) от контролера тоже получилась неприятная бумага о том, что представленные нами ассигновки часто бывают с ошибками в тех расходах, которые показываются другими частями. Видите ли, мы не проверили и не проверяем поступающие к нам требовательные ведомости [346]. Затем как-то Контроль пропустил нерасчленные ассигновки, и я, зная это, и этот раз послал так же, но и тут Контроль вернул все обратно и еще написал, что встречаются ошибки, и не утвердил наши ведомости, хотя раньше (как я говорил) таких указаний нам тоже Контроль не делал. Конечно, все это расстроило ХАРИТОНОВА и он позвал меня в свой кабинет. Я заметил, что он в последнее время избегал делать разнос в присутствии всех служащих, а старался позвать к себе. ХАРИТОНОВ сразу же стал говорить повышенным тоном о том, что возвращена бумага из разведывательного отделения. Вы, говорит, мне как следует не докладываете, я Вам доверяю, а Вы меня подводите, путаете и ведете дело хуже письмоводителя. На это я ХАРИТОНОВУ возразил, что я принесу приказы и мы увидим, кто прав. Приношу и показываю ХАРИТОНОВУ приказы, говоря, что Вы на меня кричите, а я прав — все правильно.