Zealot. Иисус: биография фанатика

Есть основания предполагать второе. В сцене действительно есть ощутимый дух театральности. Это финальный момент пастырского служения Иисуса, конец пути, начавшегося тремя годами ранее на берегу Иордана. В Евангелии от Марка Иисус всего лишь один раз произносит что-то после разговора с Пилатом, и это слова, сказанные им на кресте «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мк. 15. 34).

Но все же в той версии истории, которую приводит Марк, между судом Пилата и смертью Иисуса на кресте случается происшествие настолько невероятное, настолько неестественное, что оно бросает тень сомнения на всю последовательность событий, приведших к распятию Иисуса. Поговорив с Иисусом и найдя его невиновным, Пилат выводит его к иудеям вместе с разбойником (lestes) по имени Варавва, которого обвиняли в убийстве римских стражников во время мятежа в Храме. Как пишет Марк, во время праздника Пасхи наместник всегда отпускал одного узника, о котором просили люди. Когда Пилат спросил толпу, какого преступника они просят отпустить — Иисуса, проповедника и предателя по отношению к Риму, или Варавву, мятежника и убийцу, — люди потребовали освобождения мятежника и казни проповедника. «Почему? — спрашивает Пилат, уязвленный мыслью о том, что ему придется казнить невиновного иудейского крестьянина. — Какое же зло сделал Он?»

Но толпа все громче требует смерти Иисуса: «Распни Его! Распни Его!» (Мк. 15. 1–20)

Эта сцена не поддается никакому пониманию. Не будем говорить о том, что за пределами Нового Завета мы не находим никаких исторических свидетельств существования такого пасхального обычая при каком-либо из римских наместников. И совсем не вызывает никакого доверия сам образ Понтия Пилата, тратящего хотя бы минуту своего времени на раздумья о судьбе очередного иудейского смутьяна: наместник славился своим отвращением к иудеям, полным неуважением к их обычаям и обрядам, привычкой бездумно подписывать смертные приговоры в таких количествах, что на него в Рим была подана жалоба.

Но с чего бы вдруг Марку понадобилось рассказывать явно сфабрикованную историю, в которой его иудейская аудитория немедленно распознала бы подделку? Ответ прост: Марк писал не для иудеев. Его читатели были в Риме, где жил он сам. Его рассказ о жизни и смерти Иисуса из Назарета был написан спустя всего лишь несколько месяцев после подавления Иудейского восстания и разрушения Иерусалима.

Как и иудеи, христиане усиленно пытались справиться с шоком от поражения восстания и его последствий. Более того, им пришлось дать новую трактовку революционным идеям Иисуса и его образу царственного Сына Человеческого в свете того факта, что обещанное им Царство Божие так и не наступило. Для авторов евангелий, живших в разных концах Римской империи, было вполне естественным стремление дистанцироваться от иудейского освободительного движения, убрав из биографии Иисуса, насколько это вообще было возможно, любой намек на радикализм и насилие, революцию или ревнительство, и приспособить его слова и дела к новой политической ситуации, в которой находились они сами. Эту задачу несколько облегчал тот факт, что многие иерусалимские христиане, похоже, не участвовали в войне с Римом, видя в ней долгожданный знак конца времен, обещанного их мессией. Согласно Евсевию Кесарийскому, историку III века, многие христиане из Иерусалима бежали на другой берег реки Иордан. «Люди, принадлежавшие к Иерусалимской Церкви, — пишет Евсевий, — повинуясь откровению, данному перед войной почтенным тамошним мужам, покинули Иерусалим и поселились в Персе, в городе Пелле» (Церковная история. 3. 5). Большинство источников говорят о том, что церковь, которую они оставили, была разрушена в 70 г. н. э., и все следы первой христианской общины в Иерусалиме были погребены под горой обломков и золы.

Поскольку Храм лежал в руинах, а иудаизм стал религией изгоев, перед иудеями из числа последователей Иисуса стоял простой выбор: они могли либо сохранять обрядовую связь с религией отцов и испытать на себе за это враждебность Рима (гонения на христиан начнутся много позже), либо отделиться от иудаизма и превратить своего мессию из яростного иудейского националиста в мирного проповедника благих дел, царство которого не от мира сего.

Но первыми христианами руководил не только страх перед репрессиями со стороны Рима. После разграбления Иерусалима христианство больше не было крошечной сектой на иудейской земле, существовавшей в окружении сотен тысяч иудеев. После 70 г. н. э. центр христианского движения переместился из Иерусалима в сторону крупных греко-римских городов Средиземноморья: Александрии, Коринфа, Эфеса, Дамаска, Антиохии, Рима. Через поколение после казни Иисуса у него было гораздо больше последователей из числа других народов, чем из иудеев, и их влияние будет гораздо сильнее. К концу первого столетия, когда была написана основная часть евангельских текстов, Рим — и особенно римская интеллектуальная элита — стала главным объектом для христианской проповеди.

Нацеленность на эту аудиторию требовала от евангелистов определенного творческого подхода. Следовало не только убрать из жизнеописания Иисуса все следы революционного рвения. Нужно было, чтобы римляне выглядели абсолютно невиновными в смерти Иисуса. Мессию казнили иудеи. Римляне были лишь орудиями в руках первосвященника Каиафы, который отчаянно желал предать Иисуса смерти, но у которого не было законных способов это сделать. Первосвященник обвел вокруг пальца римского наместника Понтия Пилата, возложив на него вину за трагическую ошибку правосудия. Бедный Пилат сделал все, что мог, чтобы спасти Иисуса. Но иудеи требовали крови, не оставив Пилату иного выбора, кроме как выдать им Иисуса, отправить его на крест. На самом деле, чем дальше отстоит время написания евангелия от 70 г. н. э., тем более отстраненной и странной становится роль Пилата.

Евангелие от Матфея, написанное в Дамаске примерно через двадцать лет после Иудейского восстания, рисует нам образ Пилата, который прикладывает все усилия, чтобы освободить Иисуса. Предупрежденный женой, чтобы он не делал ничего плохого «Праведнику Тому», и осознающий, что религиозные авторитеты предали ему Иисуса только «из зависти», Пилат у Матфея буквально смывает со своих рук любую ответственность за смерть Иисуса. «Невиновен я в крови Праведника Сего, — говорит он людям. — Смотрите вы».

В том варианте рассказа Марка, который изложен у Матфея, иудеи отвечают Пилату как «весь народ» (pas ho laos), принимая на себя вину за смерть Иисуса с этого дня и до конца времен: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27. 1–26).

Лука, писавший свое евангелие в Антиохии примерно в то же время, что и Матфей, не только подтверждает невиновность Пилата в смерти Иисуса. Он неожиданно распространяет эту амнистию и на Ирода Антипу. У Луки Пилат резко критикует «первосвященников и начальников и народ» за те обвинения, которые они осмелились выдвинуть против Иисуса: «Вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его; и Ирод также, ибо я посылал Его к нему; и ничего не найдено в Нем достойного смерти» (Лк. 23. 13–15). После троекратной попытки отговорить иудеев от их кровожадного решения, Пилат неохотно уступает их требованиям и отдает им Иисуса.

Неудивительно, что именно в последнем из канонических евангелий вымысел о невиновности Пилата — и вине иудеев — доведен до крайней степени. В Евангелии от Иоанна, написанном в Эфесе около 100 г. н. э., Пилат делает все возможное, чтобы спасти жизнь этого бедного иудейского крестьянина, но не потому, что считает его невиновным, а потому, что, похоже, верит, что тот действительно может быть «Сыном Божьим». Тем не менее, после безуспешной борьбы с иудейскими авторитетами за то, чтобы освободить Иисуса, безжалостный префект, который командует легионами и регулярно посылает солдат на улицы, чтобы уничтожить иудеев, которые осмеливаются выступать против его решений (а именно так произошло, когда народ возмущался тем, что Пилат изъял средства из храмовой сокровищницы на починку акведуков), против своей воли отдает его толпе.