Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Куда же ты все-таки торопишься? - спросила Вера Никандровна.

- Егор Павлович обещал с нами вечером репетировать.

- Кто это? - спросил Кирилл.

- Наш руководитель кружка. Цветухин, актер.

- Цветухин? Он жив?

- Почему же? Он не такой старый, - насмешливо и едва ли не обиженно сказала Аночка.

- Я хотел сказать - он все еще здесь? - с нажимом поправился Кирилл.

Ну, вот и Цветухин должен был выплыть, как только вспомнилась Лиза, иначе не могло быть.

- Я тебе не говорила - Аночка будет играть на сцене, в новом театре, сказала Вера Никандровна с той еле уловимой, не то гордой, не то извинительной ноткой, с какой говорят о начинающих художниках и артистах. Она уже выбрала профессию.

- Ты хочешь сказать, что кое-кто еще не выбрал? - вдруг усмехнулся Кирилл.

- Тебя это не должно задеть, - прямо ответила мать. - Ты сам говорил, что как только будет можно, станешь учиться, чтобы иметь специальность. Надо кем-нибудь быть. Без специальности нельзя.

- Так, так! - уже смеясь, воскликнул Кирилл и обнял Рагозина, будто призывая его к сочувствию. - Политики всю жизнь учатся и никогда не могут доучиться, верно, Петр Петрович? Надо кем-нибудь быть, а политики - это не "кто-нибудь". Общество строить, мир создавать, жизнь переделывать - какая это специальность? Вот, скажем, стихи писать - это другое. Это специальность. Хотя что, собственно, стихотворец делает? Чем он занят?

- Он производит вещи, - сказал Рагозин.

- Какие вещи? Сонетами не пашут, на одах не обедают, как на посуде. А поди - специальность! Профессия!

- Вы очень не любите искусство? - строго спросила Аночка.

- Нет, я искусство люблю, - сказал Кирилл и помолчал. - Но я его люблю очень серьезно. Даже больше: я сам хотел бы причислить себя к людям искусства, служить искусству, потому что хотел бы воздействовать на людей. А разве воздействовать на людей не великое искусство? Пока я учусь еще только ремеслу руководить людьми, то есть специальности. Но я знаю, что ремесло это может быть поднято на огромную вершину, на высоту искусства. Когда в моих руках будут все инструменты, все средства влияния на людей, я из ремесленника могу стать художником. У меня будут все радости художника, если я научусь строить новое общество, не меньше, чем у актера, который научился вызывать слезы у зрителя. Я буду радоваться, как художник, когда увижу, что кусок прошлого в тяжелой жизни народа отвалился, и счастливый, здоровый, сильный уклад, который я хочу ввести, начинает завоевывать себе место в отношениях между людьми, место в быту... Нет, нет! Я искусство люблю, - еще раз с глубокой убежденностью сказал Кирилл и, крепче обняв Рагозина, улыбнулся матери: - Уж кем-нибудь мы с тобой, Петр Петрович, будем. Кем-нибудь!

- Он прав? - обратилась Вера Никандровна к Рагозину не потому, что ей нужно было подтверждение правоты сына, а чтобы высказать несомненную уверенность в ней. И Рагозин, кивнув коротко: он прав, - снял руку Кирилла со своих плеч и пожал ее.

- А вы не допускаете, что я буду любить искусство тоже очень серьезно? - спросила Аночка опять так же строго.

- Неужели я это отрицал? - встревожился он. - Я хотел только, чтобы вы не думали, что у меня с искусством недобрые счеты.

- Вы дали повод это подумать, потому что так отозвались о стихах...

- Разве я плохо сказал о стихах?

- Не плохо, - затрясла головой Аночка и поискала слово: - Высокомерно.

- Высокомерно? Ну нет. Это - принадлежность самих поэтов. Они считают, что сочинять стихи куда значительнее, чем делать революцию. Да, может, и вы так считаете?

Аночка не ответила, но, наклонившись к Вере Никандровне, сбормотала проказливо:

- Вот и еще двойка за "Счастье человечества".

- Счастье человечества? - сказал Кирилл.

- Это у них в школе, - улыбаясь, объяснила Вера Никандровна. "Счастьем человечества" они называли... Как это у вас говорилось, Аночка?

- Я ведь только что окончила гимназию, она, правда, школой теперь называется, - быстро заговорила Аночка. - Ну, и у нас всем предметам были даны особые имена. Между девочек, конечно. Например, литература - это "Заветные мечты". А последний год у нас ввели политическую экономию и конституцию. Их мы окрестили "Счастьем человечества". Ну, и мне за "Счастье человечества" всегда двойку ставили.

- Трудно, видите ли, дается счастье человечества, - засмеялся Рагозин.

- Но ведь мы с вами говорили о "Заветных мечтах", - сказал Кирилл, взволнованно и без улыбки глядя на Аночку.

- Пожалуй, верно, - проговорила она, отвечая ему неподвижным взглядом. - Но мне кажется, вы не столько дорожите "Заветными мечтами", сколько "Счастьем человечества". И потому, что вы хотите, чтобы все думали одинаково с вами, вы мне для начала знакомства влепили двойку.

- Ну, вы уж понесли какую-то абракадабру, - сказала Вера Никандровна.

Кирилл приподнял пальцы, закрывая свою мимолетную усмешку.

- Я не хочу, чтобы все думали одинаково со мной. Я хочу, чтобы вы думали так же, как я.

- Небольшое требование... Но, вероятно, я не смогу его выполнить.

- Почему же... если оно небольшое?

- Как-то слишком скоро у нас наметились расхождения.

- Например?

- Например, вы почему-то сразу переменились, как только я назвала Цветухина.

- Не знаю, каков он сейчас, - отвел глаза Кирилл. - Раньше я его терпеть не мог. Он самообольщен, как пернатый красавец.

- Как вас звать? Кирилл, а по отцу? - вдруг спросила Аночка.

- А как вы меня зовете за глаза?

- За глаза... я вас никак не зову.

- Ах ты вихор, - улыбнулась Вера Никандровна. - Николаевич, по отцу Николаевич.

- Так вот, Кирилл Николаевич. Позвольте дать вам совет: не высказываться о людях, которых вы не знаете.

- Правда, - беспокойно сказала Вера Никандровна, - Цветухин мужественный и простой человек.

Аночка легко нагнулась к Вере Никандровне и опять с необыкновенной быстротой поцеловала ее.

- Мне надо идти, - сказала она и прибавила, держа в ладонях голову Веры Никандровны и покачивая своей головой в такт раздельным и звучным словам: - Именно мужественный и простой человек!

Вера Никандровна взяла ее руки и спросила, глядя ей близко в глаза: