«Как в посольских обычаях ведется...»

Представления о том, что государь как хозяин лично должен угощать посла-гостя в своем доме-дворце, постепенно уходили в прошлое. Послы по-прежнему получали угощение от имени царя, но сам он при этой церемонии мог и не присутствовать; совместная трапеза, устанавливавшая непосредственную, ритуальную связь между монархом и послами, уже не считалась необходимым условием успеха дипломатического контакта. В XVII в. на подворье к гонцам блюда иногда посылались даже не с царской кухни, а «с яму» (из трактира), хотя и от имени царя, как в былые времена. На смену патриархальным декларациям близости, посольским обидам и государевым на послов «опалам», выражавшимся в том, что их не приглашали к царскому столу, приходит деловая отчужденность, лишь маскируемая видимостью старинных обычаев.

Но к середине XVI в. столовый церемониал московского двора достиг своего расцвета. В конце аудиенции государь сам приглашал послов на обед («звал хлеба ести»), после чего послы, покинув тронный зал, «дожидались стола» в одном из дворцовых помещений, обычно — в так называемой Набережной горнице. В это время царь и придворные переодевались. Шитые золотом одежды думных бояр и дворян сменялись меховыми шубами, а стольники и чашники, которые на аудиенции не присутствовали, являлись в столовую палату «в золотном платье и в чепях золотых». Сам царь вместо «саженой» шубы надевал более легкую, а иногда выходил и в одном кафтане с накинутым поверх него «распашным» платьем из шелка. При переходе из приемной палаты в столовую царь заменял и головной убор. Р. Ченслер заметил, что перед обедом Иван Грозный надел другую «корону», а у стола «менял короны еще два раза». Последнее, вероятно, делалось с целью продемонстрировать разнообразную роскошь царского наряда. На обеде, данном в честь имперского посольства в 1576 году, «корона» царя лежала возле него на лавке, а вместо нее Грозный попеременно надевал две меховые шапки, увенчанные большими рубинами. «Камни сии, когда начало смеркаться, — восхищенно пишет И. Кобенцель, — засияли подобно двум свечам горящим» [198].

Послов вводили в столовую палату, когда царь и придворные уже сидели на местах. Начало такому порядку было положено, по-видимому, после принятия Грозным царского титула: прежде государь мог войти в обеденный зал и одновременно с послами. Но в 1549 году на обеде в честь литовского посольства «царь и великий князь сел за столом и изсадил в болшом столе бояр и дворян, и на околничем изсадил дворян, и послал послов звати ко столу» [199].

Государь сидел за отдельным столом. «По русским обычаям никто, кроме царских сыновей, не может сидеть за столом государя» [200], — писал в начале XVII в. француз Маржерет. Однако эта норма установилась не сразу. Василий III сидел за одним столом не только с братьями, но и с боярами, которые, правда, находились от него на расстоянии вытянутой руки. Но Иван Грозный и его преемники неизменно восседали за отдельным столом, который на ступень возвышался над остальными. К царскому столу допускались лишь коронованные особы (например, в 1602 г. — принц Голштинский).

Лжедмитрий I решительно отказался сесть за одним столом с послами Сигизмунда III. Послы говорили, будто тем самым будет оказана «честь» королю, но самозванец не без остроумия возразил, что он короля на обед не звал и, следовательно, почтить его не может. Лжедмитрий I устраивал танцы в кремлевских палатах и не ходил, как того требовал обычай, в баню с молодой женой, но при всем том он оказался чрезвычайно неуступчив в вопросах придворного церемониала — послы за один с ним стол допущены так и не были: в сложившихся условиях отступление от принятых норм в какой-то степени означало бы признание зависимости от Речи Посполитой.

Столовый церемониал мог выражать определенные политические идеи. В 1581 году на обеде в честь А. Поссевино произошел небывалый случай: Грозный сел за один стол с несколькими боярами. Возможно, этим царь пытался продемонстрировать монолитность высшего русского общества в минуту опасности — Ливонская война завершалась неудачно для России. Подобная демонстрация была связана, как можно предположить, с тем, что в это время в Польско-Литовском государстве не без основания поговаривали о разброде и «шатости» в Москве.

Расположение столов, за которыми сидели обедающие, напоминало положение лавок в приемной палате, но здесь точкой отсчета был не трон, а царский стол. Справа от него находился наиболее почетный «болший» стол. Договариваясь о встрече на границе Ивана Грозного и Сигизмунда II Августа, бояре выдвигали следующее условие: при визите короля в царский шатер русские будут сидеть «в болшом столе», а польские и литовские «паны радные» — «в кривом». Последний ставился слева от царя и имел форму «глаголя». Та его часть, что находилась против царского стола, носила название «околничего места» и считалась наименее почетной. Русский гонец Ф. Вокшеринов в 1554 году сообщал, что дворяне его свиты на обеде в Вильно сидели «против короля, стол поставлен у другие стены, кабы по нашему околничее». Иногда, если на торжественных обедах в Москве гостей было особенно много, к «кривому» столу придвигалась «приставка».

Важен был не только тот или иной стол, но и его стороны. Более «честным» было размещение «в лавке», то есть у стены, лицом к залу. «В лавке» обычно сидели послы, а их приставы рассаживались «в скамье» — лицом к стене. На предполагавшемся съезде монархов, переговоры о котором вело литовское посольство, членам Литовской рады предназначалось место «в лавке», а Польской — «в скамье».

Обедавшие рассаживались за столами согласно местническим принципам под наблюдением разрядных дьяков, хотя, разумеется, дело не обходилось без «спорований». Послы сидели не все вместе, а по отдельности, в окружении тех лиц, которые по своему официальному статусу были равны тому или иному члену посольства: иначе были бы «обесчещены» либо сами послы, либо их русские сотрапезники.

В соответствии с размещением за столами обедавшие подходили к царской «чаше» и получали от государя «подачи» вина и еды. Эти виды «чести» как бы дополняли и уравновешивали друг друга: тот из двух равных лиц, кто занимал место ниже, в качестве компенсации получал «подачу» в первую очередь и наоборот. Теми же правилами регулировалось поддержание «чести» русских дипломатов при иностранных дворах. Члены посольства должны были «итти к руце и за стол сести, и к чаше итти, переменяясь: пойдет которой наперед к королю к руце, и из тех двух которой сядет выше, а третьему наперед к чаше итти». На обедах в Москве «подача» главе посольства следовала обычно после бояр, «меншим» послам — после окольничих, посланникам — после «болших дворян», гонцам — с «детьми боярскими».

«Подача» — отправление обедавшему еды и питья от имени царя. Это наглядно демонстрировало определенную степень близости к государю и тем самым определенное место в придворной иерархии. Н. Варкоч писал, что у русских «подача» из рук великого князя считалась высочайшей милостью [201]. «Подача» была торжественным актом — название блюда объявлялось вслух, и все присутствовавшие должны были при этом встать. Самым почетным было получение «останков» (пригубленных царем кубков и отведанных блюд), в этом случае через еду и питье как бы происходило непосредственное прикосновение к государю.

Перед началом обеда наиболее знатным гостям царь рассылал хлеб, что символизировало гостеприимство. Характерна сама формула приглашения послов к столу: их звали «хлеба ести». «А первое за столом подал царь и великий князь бояром корки» [202], — говорится в посольской книге. На частных пирах в Москве то же самое делал хозяин дома. В том случае, когда угощение отправлялось послам на подворье, приставам предписывалось «наперед подати от государя хлебец». Этот хлебец торжественно несли по улицам впереди процессии с царским угощением. Хлеб был первой по времени и главной «подачей», но отнюдь не весь он рассылался обедавшим от царского имени, а лишь какие-то особые хлебцы ритуальной круглой формы.