Вслед за Великой Богиней (др. изд.)

В 1584 году главный деятель английской кампании в Московии Антон Марш, собиравшийся совершить плавание в Мангазею, получил ответ от четырех русских, которые вели торговлю между Холмогорами и Печорой. В нем, в частности, сообщалось: «Недалеко от материка в устье Оби имеется остров, на котором водится много зверей, например белых медведей, моржей. Самоеды говорят, что в зимнее время они часто находят там моржовую кость. Если ты хочешь, чтобы мы проехали к устью р. Оби морем, то мы должны пройти мимо островов Вайгач, Новая Земля, Земля Матвея. И ты можешь убедиться в том, что от острова Вайгач до устья Оби не очень трудно проехать…»

Под Матвеевой Землей, вероятно, понимали северный остров Новой Земли, а остров в устье Оби — Белый. Эти острова были известны очень давно. Еще в XIII веке венецианский путешественник Марко Поло в своей знаменитой книге упоминает об островах кречетов в стране тьмы, к северу от владений Кончи. Владения Кончи распространялись на северную часть улуса Джучи — Западную Сибирь, а упомянутые острова кречетов, вероятно острова Белый и Новая Земля, на которых гнездовья этих соколов встречаются и по настоящее время. О кречетах мы вспомнили в связи со строками «Сказки»: «Бьется лебедь средь зыбей, / Коршун мечется над ней…»

Сказка есть сказка. Но в этих строках поэт слегка погрешил против существующей в природе реальности. Представитель отряда ястребиных коршун, гроза мелких тварей, никак не мог представлять угрозы для превосходящего его по размерам и силе лебедя. Другое дело — кречет. На Руси, с ее традициями соколиной охоты, не могли обманываться на сей счет. В русских сказках соколы, орлы, ястребы — всегда положительные герои; коршун, филин, ворон — отрицательные. О силе, смелости, ловкости полярного сокола — белого кречета в Европе ходили легенды. Рассказывали, что от одного взгляда кречета умирают от страха белые лебеди. Может быть, остров Белый, где водятся кречеты, и есть сказочный Буян? Ведь мимо него шел корабельный путь в Салтаново царство.

Верста двадцать вторая

В чешуе, как жар, горя

Мы уже познакомились с населением легендарного острова Буян — «человеческой красотой» — красавцами и странными бородатыми великанами. Настала очередь уточнить, откуда взялось у них сверкающее рыбьей чешуей одеяние и что оно могло собой представлять. При изучении источников, оказывается, что Пушкин заимствовал подводных витязей отнюдь не из устного фольклора. Похожие персонажи, так или иначе связанные происхождением с Лукоморьем, давно уже кочевали по страницам русской и мировой литературы и, возможно, не покидали устного фольклора.

В широко известном на Руси древнем русском сочинении «О человеце, незнаемых в восточной стране и о языцех розных» повествовалось в числе прочих чудес и о морских жителях: «В той же стране, за теми людьми над морем, живет иная самоядь (ненцы. — А.З.), такова: линная словет; летом месяц живут в море, а на суше не живут того деля: того месяца понеже тело в них трескается и они тот месяц в воде лежат, а на берег не могут вылезти».

Ричард Джонсон в своем сочинении «О некоторых странах самоедов, живущих по реке Оби и по морским берегам за этой рекой (1558)» уточняет: «В восточной стране, за Югорскою землею, река Обь составляет ее западную часть. По берегу моря живут самоеды, и страна их называется Молгомзей (впоследствии Мангазея. — А.З.). В этой же местности, за этим народом живет на берегу другое племя самоедов, говорящих на другом языке. Один месяц в году они проводят на море и в течение всего этого месяца не возвращаются на сушу…» Из этих документов следует, что легенды о морских жителях возникли не на пустом месте, имеют реальную основу и территориально связаны опять же с Лукоморией и Мангазеей.

Припоминаются пушкинские тридцать три богатыря: «А теперь пора нам в море; / Тяжек воздух нам земли…» Трудно сказать, знаком ли был поэт с сочинением «О человецех незнаемых…» или слышал его в пересказе, но вот книгу римского историка Павла Йовия, которого мы уже упоминали в главе о великанах, он имел в своей библиотеке и, следовательно, мог читать. У Павла Йовия он мог найти запись: «У океана, как рассказывают, живет какой-то народ, который большую часть (времени) проводит в воде и питается исключительно сырой рыбой. Эти люди, подобно рыбам, покрыты чешуею…» Строки эти записаны со слов русского посла Дмитрия Герасимова, знавшего о походе Курбского в Лукоморье.

Обычаем употребления в пищу сырой рыбы сибиряков и теперь не удивить: у части коренного населения он сохранился и поныне, а вот чешуя — откуда? Откуда у Пушкина: «В чешуе, как жар, горя…» Объяснение отыскалось и этому не простому вопросу. Первые русские землепроходцы в Западной Сибири поразились умению аборигенов делать непромокаемую одежду из рыбьих кож. Вот как писал об этом современник Петра I Григорий Новицкий: «Одежда их обще из кожей рыбы, наипаче из налима иже подобен сому, тоже с осетра и стерлядей одерше кожу елико трудами своими умягчивают, яко могут все одеяние себе из них сошити. Обще же из налимьей кожи кажаны, с иных же чулки, сапоги себе утворяют».

Окончательное разъяснение происхождения легенды о морских жителях дает знаток Севера середины прошлого века Н. А. Абрамов. В «Очерках Березовского края» он рассказал, что близ острова Белый в Ледовитом океане находится песчаная отмель, где обдорские остяки и самоеды приставали во время своих проездов для отправления идольского обряда. Здесь они купались для сообщения с водными божествами и, выйдя из воды, бросали в нее деньги. Видимо, этот ритуал в сочетании с одеждой из рыбьих кож дал пищу фантазии очевидцев и знавших о нем понаслышке.

Пушкину оставалось только развить готовый сюжет:

Морской дядька обдорских остяков и самоедов — это их тотемный предок — водное божество. Возможно, в имя Черномор Пушкин вкладывал информацию, что он обитает в Карском (от татарского кара — черный) море. На самом деле название морю дано от впадающей в него речки Кара. Кар — по-коми-пермяцки означает селение, городок. Но среди русских Кара была известна и как Черная река, иначе Пай-яга. Кара прорывается через уральский хребет Арвисхой и впадает в Песчаную бухту Северного океана. В «Древней российской гидрографии», что имелась у Пушкина, эти места описаны так: «А от Пустозера семьдесят верст губа Болвановская (болван — самоедский идол). А от той губы двадцать верст река Чорная, да река Великая… А от Коротаевы семьдесят верст река Кара… за тубою пала в море речка Князькова, и от Кары реки до Князьковой сто двадцать верст… А промеж реки Кары на море остров Вайгач…»

Все как в «Сказке»: Черная речка и Кара впадают в Черное море, в котором остров и напротив речка Князькова, по берегам которой, возможно, прогуливался с луком остяцкий князь Гвидон…

Верста двадцать третья

Чем вы, гости, торг ведете?

В нашей гипотезе на право назваться прообразом острова Буяна в «Сказке о царе Салтане» претендует остров Белый и не только из-за своего расположения на пути к Лукоморью и царству Сибирскому.

В этом вопросе нам помогут разобраться купцы-землепроходцы. Из ответов купцов на расспросы Гвидона и Салтана можно сделать вполне определенный вывод, что столица «славного Салтана» находилась на востоке от Руси неподалеку от Лукоморья и Мангазеи — в Искере (Тобольске) или Тюмени.