Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Объявившись в деревне на время первой ревизии, Авдей Борисов снова уехал в Москву, где продолжились его мытарства — нищенское существование, тяжелая работа, постоянная смена мест жительства. Вот как сам он на допросе описал этот период своей биографии: «…и жил в Москве у купецкого человека Федора Кондратьева года с четыре, а потом жил у купецкого человека Григорья Климентова, кормился [тем, что] нанимался таскал землю. А [как] от него сошел, жил в разных постоялых дворех, кормился работою своею. А ныне он живет за Москвою рекою в приходе церкви Николая Чудотворца» [277].

С десятилетнего возраста Иван Метла начал трудовую жизнь, а к двадцати годам уже имел внушительный «послужной список». Сперва он около года работал и жил на маленькой каразейной ^{31} мануфактуре купца Ивана Кузнецова, где в 1726 году числилось всего 39 рабочих [278], а затем на более крупных суконных предприятиях Федора Серикова (около трех лет) и Ивана Полуярославцева (около двух лет). Потом он некоторое время трудился у кустарей: сперва в Новой слободе у оброчного крестьянина Василия Григорьева по прозвищу Орешек «прял пряжу шерстяную», затем в Немецкой слободе у иноземки Софьи Мартыновой также «работал прял пряжу шерстяную», а потом он занимался тем же в Ямской Коломенской слободе у ямщика Ивана Федорова сына Колотушки. В 1736 году Иван записался на только что открытое предприятие Андрея Еремеева, расположенное «на бывшем Денежном монетном дворе» в Кадашевской слободе — крупную суконную частновладельческую мануфактуру, насчитывавшую более тысячи работников [279]. В ноябре 1738-го Иван Метла свою профессиональную деятельность охарактеризовал так: «…и при той фабрике имеется он и по ныне действительно работает, чешет шерсть, а найму берет по копейке с полушкой денег с фунта». Кстати говоря, его родной брат Иван Авдеев сын Шавыкин также работал на суконных «фабриках» [280].

Когда следствие затребовало справку с места работы Ивана Метлы, оказалось, что на мануфактуре Андрея Еремеева его ценили. В декабре 1738 года в Московской губернской канцелярии «товарищ» владельца предприятия Андрей Васильев сын Товаров заявил: «…предъявленной де в сем деле Дмитровского уезду Троицы-Сергиева монастыря села Рож[д]ественского крестьянской сын Иван Авдеев сын Метла на оной фабрике обретается действительно, и впредь при той фабрике оной Метла для работы быть надобен». В деле была выписка из императорского указа от 27 мая 1736 года, гласившего, что обучившимся на предприятиях какому-либо мастерству надлежит «быть вечно при фабриках». На основании этого указа в Московской губернской канцелярии 22 декабря 1738-го было решено «отдать ево, Ивана, на оную фабрику с роспискою ^{32} », предварительно выпоров за «мошенничество» плетьми [281].

Таких, как Иван Метла, выходцев из крестьян в Москве было немало. По подсчетам Е. И. Заозерской, среди работников московских мануфактур в петровское время крестьяне составляли не менее 26 процентов, причем в основном монастырские и дворцовые [282]. Это неудивительно: для этих крепостных отход на заработки в город был более легок, чем для помещичьих. Кроме этого, многие дворцовые и монастырские владения располагались вблизи от Москвы.

Насколько часто эти крестьяне, осевшие в Москве, занимались преступной деятельностью? Как уже было сказано, из пятидесяти девяти московских воров, о которых мы имеем биографическую информацию, семь человек родились в крестьянских семьях, находившихся на оброке в Москве. Например, известный московский вор Савелий Плохой, имя которого мы находим и в реестре Каина, и в списке Соловьева, и в числе сообщников многих других профессиональных преступников, был крестьянином села Молокова Бежецкого уезда — вотчины Троице-Сергиевой лавры. Оставшись в девятилетнем возрасте без отца, Савелий семь лет в родной деревне «пас скотину, а пропитание имел поденно у крестьян», а потом вместе с женой Василисой Федоровой ушел без паспорта в Москву, где и остался [283].

Другой «мошенник» крестьянского происхождения, Кондратий Федоров сын Безрукий, взятый «по указыванию» Каина ночью 28 декабря 1741 года в притоне А. Федулова, родился, как следует из его расспроса, около 1716 года в дворцовой деревне Щитнево. Его отец, крестьянин Федор Савинов сын, умер, когда Кондратию было всего три года. Осиротевший Безрукий «кормился Христовым имянем, а начевал по разным командам в караульных». В 1735 году он записался на новозаведенную суконную мануфактуру Андрея Еремеева, там же и жил. На допросе в Сыскном приказе Кондратий признался в преступной деятельности: «…и тому ныне с полгода ж он, Кандратей, умыслил, чтоб в Москве мошенничеть, и Журавлевой фабрики с суконщиками Иваном Диким на Москве-реке у проезжих мужиков в разные дни крали с возов в мешках овес и муку, и крупы, и шубы, и кавтаны, а во сколко поймов, того за множеством сказать не упомнит, и продавали оное в разных местах разным деревенским мужикам, а где оных сыскать, не знает» [284]. Однако вряд ли нужно всерьез воспринимать показания о том, что воровать Кондратий стал недавно. Безрукий был профессиональным вором, достаточно хорошо известным в преступном мире, и наверняка не являлся новичком. Его имя мы находим в реестрах Каина и Соловьева 1741 года, а также в показаниях многих московских «мошенников» [285].

Еще один профессиональный вор, пойманный той же ночью 28 декабря, восемнадцатилетний Петр Иванов сын Рябинин по прозвищу Ачка, которого Иван Каин также записал в свой реестр, родился в Москве в семье крепостного крестьянина-отходника. Петр работал «у разных мастеровых людей — шил рукавицы», но после смерти отца познакомился с «мошенниками». В реестр попал и Иван Ермолаев сын Семенников по прозвищу Голый, которому в то время было 40 лет. Сын монастырского крестьянина, рано оставшийся сиротой, Иван на улицах Москвы «спознался» с преступниками. Максим Лукьянов сын Боровков также был оброчным крестьянином, торговал в замочном ряду, а проживал со своим отцом в Коломенской слободе. Около 1735 года он уже попадал в Сыскной приказ по обвинению в домовой краже вместе с сообщниками, в которой признался, был трижды пытан и наказан кнутом. На допросе в декабре 1741 года он вновь повинился в домовой краже [286]. Осужденный в 1743 году в Сыскном приказе за грабежи 25-летний Александр Алексеев сын Такулин был сыном монастырского крестьянина Алексея Прокофьева, который жил «от оного монастыря на оброке» в Москве «на наемной поповой земле своим хоромным строением» за Москвой-рекой у церкви Пресвятой Богородицы в Кожевниках. Так же, как Иван Метла, Такулин родился в Москве и в подростковом возрасте записался в ученики «на фабрику» Андрея Еремеева [287].

В судебно-следственных материалах, сложившихся в результате доносительской деятельности Ивана Каина, описан один эпизод, который показывает, как эти выходцы из крестьян вовлекались в преступную деятельность. В числе задержанных памятной ночью в притоне Андрея Федулова в Зарядье оказался семнадцатилетний крестьянин Максим Тимофеев сын Лылов, который не повинился ни в каких преступлениях и которого не оговорил ни один из задержанных преступников. На допросе в Сыскном приказе он показал, что его отец Тимофей Тимофеев сын Лылов был монастырским крестьянином, а жили они в Москве, кормились «сапожным мастерством». Максим работал в Кожевниках у купецкого человека Григория Федорова сына Волкова «с пашпортом», делал с прочими работными людьми «подрядныя сапоги». Каким же образом он оказался в притоне «мошенников»? Сперва Лылов познакомился с женой хозяина, портнихой Пелагеей Никитиной, которая «строчила на него подрядные сапожные голянищи», а та свела его с самим содержателем притона. Видимо, к моменту ареста Лылов был уже хорошим знакомым Андрея Федулова и нередким его посетителем. Когда 28 декабря 1741 года они повстречались в Зарядье, «Андрей Федулов звал ево, Лылова, к себе в гости и он, Лылов, к нему, слепому, в гости и пошел и, напився пьян, у него, слепова, лег спать» [288]. Можно предположить, что таким образом происходило знакомство многих молодых отхожих крестьян с «мошенниками» и их постепенное вовлечение в преступную деятельность.