Авантюры открытого моря

А теперь представьте коллаж: атомный авианосец «Нимиц» среди карельских валунов, белый бронепоезд, идущий сквозь скит, и две двуликие фигуры — русского штурмана Миклашевского вкупе с американским политологом и морского министра Лемана с его сиамским братом, капитаном 2-го ранга Российского Императорского флота, сжимающего в руках икону «Никола с корабликом».

Петроград. Сумерки, вечер и ночь 25 октября 1917 года

Весь день глаза у Ирины Васильевны Грессер были на мокром месте. Прочитав записку, придавленную обручальным кольцом, наслушавшись Стешиных рассказов про то, как Николай Михайлович прятал в карман «левольверт», наконец, потеряв голову от собственных предположений и догадок — свежи были еще и кронштадские страхи — Ирина Васильевна, перед самым полдником опустилась на полусобранные дорожные баулы.

— Саша, Сашенька, — беги за доктором, крикнула Надин, выискивая в аптечке флакон с нюхательной солью.

— Вы ей в лицо пырснете! — уговаривала Саша. — Вы ей водой пырсните, она отойдет.

— Да, беги же ты за Марк Исаичем! — умоляла Надин, расшвыривая склянки. — Он дома сейчас. Пожалуйста.

— Нету их дома. — Упорствовала Саша. — У них свет в окнах не горит.

— Тогда вызови скорую карету!

— Не надо скорую, — слабо помахала рукой Ирина Васильевна.

— Наденька, голубчик, сбегай за папой на службу. Чует мое сердце — он там. Позови его… Скажи, чтобы оставил все свои фантазии и шел домой. Умоляю. Он послушает только тебя.

Надин накинула приготовленный в дорогу сак-манто с дождевой пелеринкой и бросилась к дверям.

— Ради Бога — будь осторожна, — крикнула в догонку мать, приподнимаясь с пухлого портпледа. — Возьми извозчика сколько бы не заломил. У тебя есть деньги?! — Есть! — донеслось уже с лестницы.

«Какой там, извозчик! — Думала Надин, стремясь по Английской набережной. — Тут до адмиралтейства — рукой подать…

От ветра с моросью сразу же развились и прилипли к вискам накрученные перед обедом пряди-спиральки.

С казенных пристаней, громоздившихся по левое плечо, кричали ей что-то задиристо-ухарское подгулявшие матросы. Благо ветер сносил их крики, Надин слов не разбирала, держась подальше от парапета, полубежала навстречу золоченому шпицу.

В Адмиралтейство ее не впустили, матросы с красными повязками, перекрывшие парадный вход и без того взбудораженные, при виде барышни оживились еще больше.

— Вы, мамзель, лучше к нам на пароход приходите!.. А тут делать нечего… Закрыто заведение… Кто тут у вас, женишок что ль? Ах, папенька… Домой, домой идите!.. А то у нас тут женихи горячие… Без попа окрутят…

Надин отошла в садик к памятнику Пржевальскому и, глядя на мокро блестевшие горбы бронзовых верблюдов — старых добрых знакомцев еще по детским прогулкам, — стала думать, как быть дальше.

— Господи, Надин! Что вы тут делаете? — Окликнул ее офицер в черном дождевике. — Да, вы меня забыли! Дитерихс Иван Иванович. Мы с вашим папенькой коллеги.

— А где он? Я за ним пришла. Там мама слегла…

Дитерихс стряхнул с козырька натекшие капли.

— Полагаю, что Николай Михайлович сейчас в Зимнем… Он искал Вердеревского, а он сейчас там, на заседании Правительства… Идемте, я вас провожу… Скорее всего он там… Мне к министру надо, и Николая Михайловича найдем… У нас тут ужас что творится. Адмиралтейство захватили. Еле выбрался…

Так под скороговорку своего провожатого Надин вышла к Дворцовой площади. С поленниц, сложенных перед Дворцом, густо веяло сырой берестой.

— Куда? — заступили им путь трое юнкеров в волглых тяжелых шинелях.

— К морскому министру на доклад. — Дитерихс показал адмиралтейский пропуск.

— А барышня? — Хмуро осведомился портупей-юнкер.

— Дочь! — Коротко бросил офицер и ввел Надин в подъезд, оставив юнкеров гадать, чья именно она дочь — морского министра или кавторанга.

В подъезде их остановил еще один караул — из ударниц венского батальона. Надин только слышала о женщинах-солдатах, но видела их впервые и потому, пока Дитерихс объяснялся со старшей, во все глаза разглядывала странных бойцов. Как не огрубляло, не кургузило их солдатское платье, все выдавало в них сестер по полу: и нежные щеки, и проколотые для серег уши, и пышные волосы, хоть и коротко стриженные, но так и не подмятые папахами… Она смотрела на них изумленно: «Как вы решились? Как можно? Женщина и винтовка? Женщина и погоны? Женщина и война?»

— Что, в пополнение нам? — кивнула ей на прощание начальница караула — рослая деваха с унтер-офицерскими лычками на измятых погонах.

Надин, стесняясь своего праздно-нарядного облачения, на фоне их суровых рубищ, не нашлась, что ответить, и пожала плечами так, как будто и в самом деде собиралась поступить в батальон да только не уверена — примут ли?

Она поспешила за Дитерихсом по лестнице, подальше от прочих расспросов и вскоре растворилась в общей суете дворцового муравейника. Она впервые попала в Зимний и хотя посещала балы в других столичных дворцах, была захвачена его великолепием. Впрочем, и Дитерихс бывал тут не часто — сбился, заблудился и стал просить какого-то прапорщика отвести их в Белый зал, где, как выяснилось по расспросам, находилось Правительство, а значит и контр-адмирал Вердеревский со своим морским окружением.

Краснощекий юнкер с красными же погонами стоял на посту перед бело-золотыми нарядными дверями.

— Простите, но туда нельзя, — вежливо, преградил он дорогу. — Идет заседание.

— Давно? — Спросил Дитерихс.

— Давно.

— И сколько еще продлится?

— Кто ж это знает? — Пожал плечами юнкер. — Простите, но мне нельзя с вами говорить. Я — на посту. Вы пройдите в покои — там на банкетках и ждите.

Ничего другого не оставалось…

А вокруг творилось великое мельтешение военных людей, умноженное зеркалами. Сновали по коридорам лощеные, в обтяжечку юнкера, мешковатые стриженые ударницы, сбегали и взбегали по лестницам, не теряя выправки, придерживая шашки, офицеры. Все они мчались куда-то что-то выяснять, сообщать, требовать… Все они путались в мраморном лабиринте дворца. Все спешили с одной и той же маской горестной заботы на лице…

Ах, как странно было видеть букеты штыков, составленных в козлы винтовок под бронзовыми округлостями нимфы, или коробку с пулеметными лентами у мохнатых ног резного сатира, поддерживающего затейливую столешницу; солдатские тюфяки под драгоценными гобеленами… Это нелепое смешение дворцового искусства и неказистого быта, суеты и вечности наполняло душу тоскливым ожиданием вплотную надвинувшегося конца света. И еще страшно дуло, потому что некоторые окна были распахнуты и по коридорам плохо топленого дворца гуляли сквозняки. Надин поплотнее запахнула пальто.

— Мерзнете? — не укрылось от Дитерихса. — Хорошо бы чего-нибудь горяченького выпить… Эй, голубушка, — окликнул он ударницу с медным чайником. Нет ли у вас тут где-нибудь буфета или что-то в этом роде?

— Какой сейчас буфет?! Чаю хотите — идемте со мной… Воду, черти отключили! Вот еле набрать успела.

Дитерихс взял у худощавой девицы в солдатских обмотках тяжелый чайник, и они пошли втроем.

В Портретной галерее строился взвод женского батальона.

— Смирно! Глаза направо! — зычно командовала высокая блондинка в офицерских ремнях.

Герои Отечественной войны изумленно взирали из своих рам на небывалое воинство. Казалось, что и они вот-вот начнут отпускать гусарские шуточки… Лихие уланы и драгуны, младые полковники и генералы выглядывали из-за женских спин, обтянутых солдатскими рубахами, будто стояли в третьей шеренге, будто и некому было прикрыть их славные тени, кроме как этим отчаянным россиянкам.

Надин смотрела на них со смешанным чувством жалости, недоумения и неприятия. Все это походило на нелепую игру женщин в мужчин.

Все это было так же странно, или если бы мужчины переоделись вдруг в платья сестры милосердия и стали бы носиться с суднами, корпией, бельевыми корзинами…