Англо-Бурская война (1899–1902)

Однако его сердце, скорее всего, ёкнуло, когда он ее изучил. Позиция была очень большой – слишком большой для эффективной обороны силами, находящимися в его распоряжении, – около километра в длину и четыреста метров в ширину. Ее форма напоминала подошву ботинка, и только пятку он мог надеяться удержать. Другие холмы со всех сторон давали прикрытие бурским стрелкам. Но, ничего не убоявшись, он немедленно отдал солдатам приказ строить из камней укрепления. Когда совсем рассвело и с окрестных холмов раздались первые выстрелы, они уже закончили некие примитивные сооружения, рассчитывая продержаться за ними до прихода помощи.

Однако как могла прийти помощь, когда они не имели возможности сообщить Уайту о своем положении? У них был гелиограф, но он остался на спине одного из тех проклятых мулов. Кругом было много буров, что не позволяло отправить связного. Попытались превратить в гелиограф блестящую жестяную банку из-под печенья, но безуспешно. Выслали кафира, обещавшего привести с собой большое племя, но тот растворился. А к югу от них, там, где раздавались первые отдаленные удары орудий Уайта, в чистом холодном утреннем воздухе висел аэростат. Если бы они только смогли привлечь к себе внимание того аэростата! Но тщетно они махали флагами. Невозмутимый, он, ни на что не реагируя, медленно плыл над дальним полем битвы.

А со всех сторон уже начали наседать буры. Кристиан Де Вет, имя, которое скоро станет известно всем, предводительствовал в этой атаке, усилившейся после прибытия Ван Дама с его полицией. В пять часов огонь начался, в шесть часов стал интенсивнее, в семь – еще интенсивнее. Две роты Глостерского полка заняли сангар у основания подошвы, чтобы не дать слишком близко подойти к пятке. Свежая часть буров, стреляя примерно с тысячи метров, вышла в тыл этой оборонительной позиции. Пули свистели отовсюду, отскакивали от каменного бруствера. Роты отвели, пересекая открытое место, при этом неся тяжелые потери. Непрерывные щелчки ружейного огня раздавались со всех сторон, очень медленно, но неуклонно приближаясь. Снова и снова темная фигура стремительно перебегала от одного валуна к другому, в другой ситуации атакующих заметить было нельзя. Британцы стреляли взвешенно и не торопясь, поскольку каждая пуля была на счету, но буры так умело укрывались, что чаще всего прицеливаться было не во что. «Увидеть можно было только ствол винтовки», – говорил один из участников тех событий. В то долгое утро оставалось время подумать, и некоторым солдатам, наверное, приходил в голову вопрос, какую подготовку к подобному бою они получили, делая механические упражнения на площадке для парадов или расстреливая годовой боезапас по открытым мишеням на одинаковом расстоянии. В будущем нужно изучать приемы ведения войны Николсонс-Нека, а не Лаффанс-Плейна.

Лежа в те томительные часы на простреливаемом холме и слушая непрерывный свист пуль в воздухе и щелчки по камням, британские солдаты могли видеть сражение, разгоравшееся к югу от них. Зрелище не радовало, и сердца Карлтона, Эйди и их доблестных товарищей, должно быть, тяжелели от происходящего. Снаряды буров взрывались посреди британских батарей, британские снаряды не долетали до противника. «Длинные Томы», поднятые под сорок пять градусов, бухали свои огромные снаряды на британские орудия с расстояния, о котором мы не могли и мечтать. А потом, с отступлением Уайта в Ледисмит, ружейный огонь стал постепенно ослабевать. В одиннадцать часов колонна Карлтона поняла: ее оставили на произвол судьбы. Еще в девять часов им послали гелиограмму отступать, как только появится возможность, однако покинуть гору означало пойти на верную гибель.

К этому времени солдаты находились под огнем уже шесть часов, их потери росли, а патроны иссякали, исчезла всякая надежда. Но они упрямо держались еще час и другой, и еще один. Девять с половиной часов они цеплялись за ту каменную громаду. Фузилеры еще не восстановились после марша из Гленко и последующей непрерывной работы. Многие заснули за валунами. Некоторые упрямо сидели, положив рядом бесполезные винтовки и пустые патронные сумки. Кто-то собирал боеприпасы у убитых товарищей. За что они сражались? Все было бесполезно, и они это знали. Но всегда остается честь флага, слава полка и нежелание гордого, мужественного человека признавать поражение. Но, тем не менее, оно стало неизбежным. Среди них были люди, готовые ради доброго имени британской армии подать пример воинского достоинства и погибнуть там, где стояли, или повести отчаянных парней и доблестную 28-ю в последний смертельный бой, с пустыми винтовками, против невидимого противника. Возможно, они были правы, эти смельчаки. Леонид со своими тремя сотнями сделал больше для дела Спарты памятью о себе, чем героизмом при жизни. Человек уходит, как увядшие листья, а традиция народа живет, как дуб, который их сбрасывает, и потеря листьев – малость, если от этого крепнет ствол. Однако рассуждать о смерти легко только за письменным столом. Нужно учитывать и другое – ответственность офицеров за жизнь своих солдат, надежду на то, что они еще смогут послужить своей стране. Все было обдумано, все взвешено, и в конце концов показался белый флаг. Вокруг офицера, поднявшего его, не осталось никого, кто не получил бы пули, в его сангаре все были ранены, а другие размещались так, что у него сложилось впечатление, будто их полностью отвели. Подверг ли подъем белого флага неизбежному риску весь отряд – вопрос сложный, но буры тут же покинули свои укрытия, и солдатам в последующих сангарах, некоторые из которых еще не вступали в активные боевые действия, офицеры приказали не открывать огонь. Через мгновение победившие буры были там.

Последовавшая сцена, как мне рассказывали участники событий, была не из тех, что хотелось бы увидеть или подробно описывать. Осунувшиеся офицеры ломали свои клинки и проклинали день, когда появились на свет. Рядовые рыдали, закрыв руками грязные лица. Из всех испытаний, каким подвергалась их дисциплинированность, многим труднее всего оказалось подчиниться взмахам того проклятого носового платка. «Отец, лучше бы мы погибли», – восклицали фузилеры, обращаясь к своему священнику. Отважные сердца, плохо оплачиваемые, мало оцененные, что может сравниться с их бескорыстной верностью и преданностью!