Столетняя война

Одли и Чендос, так же как Мэнни, Холланд и Дагворт, имели весьма скромное происхождение, но благодаря войне сумели поднять свой статус и обогатиться. В 1356 году Одли, незаконнорожденному сыну рыцаря из Оксфордшира, было около тридцати восьми. Хронисты впервые упоминают его в 1346–1347 годах во время экспедиции Эдуарда III: тогда он состоял в свите принца Уэльского. Одли принимал участие в битве при Креси и в осаде Кале; неизвестно, был ли он возведен в рыцарское достоинство, но он являлся одним из членов ордена Подвязки. Дата рождения Джона Чендоса, младшего сына рыцаря из Дербишира, неизвестна – скорее всего они были ровесниками с Одли, поскольку не только вместе воевали, но и дружили. В рыцарское достоинство Чендос был возведен в 1339 году за храбрость и способности, проявленные в битве при Камбре. Он принимал участие в морском сражении при Слейсе и так же, как Одли, был в распоряжении принца Уэльского при Креси. В 1350 году Чендос был на борту корабля принца в Уинчелси и удостоился ордена Подвязки.

Одли и Чендос завершили в Обиньи свою разрушительную работу и на обратном пути столкнулись с французским отрядом грабителей, возглавляемым неким Филиппом де Шамбри, прозванным – возможно, за внешность – Гримутоном – Серым Барашком. От французов, взятых в плен в этой перестрелке, Черный Принц узнал, что противник не так далеко, как он предполагал. К этому моменту Иоанн собрал армию и выдвинул ее подразделения к Шартру, однако ясного представления о том, где находятся англичане, у него не было. По широкой пятидесятимильной полосе разрушений, тянувшейся к Парижу, и по толпам беженцев Иоанн увидел, с какой стороны наступает Черный Принц, но не знал, как далеко тот продвинулся. Французам известно было только то, что англичане переправились через Луару, и это давало преимущество, потому что на реке было наводнение: французы надеялись загнать английскую армию в западню, не дав ей возможности улизнуть.

Приблизившись к Вьерзону, Черный Принц, должно быть, понял, что соединиться с Ланкастером у него не получится. Герцог наверняка рассчитал, что если продолжит идти к Туру, то с французской армией он встретится раньше, чем с принцем Эдуардом. Ланкастер не собирался вступать в безнадежную битву и благоразумно отступил, отправив послание французскому королю, что сражаться не станет, а пойдет туда, куда вздумается. От соединения с Ланкастером экспедиция Черного Принца не зависела, а теперь, когда это стало невозможно, Эдуард переосмыслил ситуацию. Решающего сражения с французами он не боялся: напротив, надеялся на него, однако двигаться к Парижу без помощи армии Ланкастера было бы неразумно. Сражение должно было состояться в месте, выбранном принцем, – так он в наилучшем виде использует английскую тактику, согласно которой не следует вступать в бой на условиях, продиктованных противником. Пойти назад по пути, которым он сюда пришел, не годилось, поскольку территорию принц зачистил: ни еды, ни фуража для лошадей там не добыть. Поэтому Эдуард решил двинуться на запад, к Туру: в этом случае возможно покинуть разграбленные места, и тогда он возвратится в Бордо, если не подвернется возможность для решающей битвы.

Эдуард Плантагенет, принц Уэльский, он же Черный Принц, во многих отношениях загадочная фигура. Мы даже не уверены в происхождении его прозвища. Викторианцы полагали, что назвали его так из-за черных доспехов, в этот цвет они окрасили и погребальный памятник в Кентерберийском соборе (позднее гробнице вернули первоначальный вид – сталь и позолоту). Было и другое объяснение, французское, доказывающее, как ненавидели этого человека. Судя по современным описаниям и картинам, а также скульптурному портрету на гробнице, он был высоким, хорошо сложенным и красивым, с удлиненным лицом Плантагенетов. Как и многие аристократы того времени, увлекался турнирами и рыцарскими поединками. С тринадцати лет сопровождал своего отца в походах; нет сомнений в его личной храбрости, что он доказал при Креси. Принц благородно вел себя по отношению к другим, даже к врагам. Он продемонстрировал это, когда почтил мертвого короля Иоанна Богемского, – в качестве личной эмблемы взял себе его страусиное перо [52]. Человеком он был религиозным и верил искренне и глубоко. Из перечней пожертвований, а также оружия и серебра – подарков друзьям, которые хорошо ему служили, – мы знаем, что принц был щедр. По крайней мере, в ранние годы он мало извлекал личной выгоды из выкупов за пленных, часто раздавал деньги товарищам и слугам. После того как стал самостоятельным, без поддержки отца, принц проявил себя отличным тактиком и природным лидером, но при этом всегда прислушивался к подчиненным, у которых было больше боевого опыта. С другой стороны, у него была репутация жесткого лендлорда, и жители земель, из которых он извлекал главные доходы – Уэльса, Корнуолла, Чешира и Аквитании, – жаловались на высокие налоги, хотя шли они главным образом на военные кампании, а не на личные удовольствия.

Кто-то считал принца холодным и нелюдимым, но такое поведение можно объяснить выборочным отношением Эдуарда к людям: он предпочитал компанию тех, кого знал и кому доверял. В политическом отношении он бывал наивен, в интригах безнадежен, часто соглашался на меньшее, чем мог бы получить при более искушенных переговорах. С современной точки зрения поведение его во время кампаний выглядит преступным: поджоги, уничтожение городов, посевов, но в те времена все поступали так на вражеской территории. Делали это не из страсти к уничтожению, а из желания вынудить противника дать бой и одновременно доказать населению, что правитель не способен его защитить. Вердикт истории (во всяком случае, британской) в целом таков: принц Эдуард был великим солдатом, великим англичанином, а потому достоин занимать место в британском пантеоне.

Следует отметить, что молодой Эдуард продемонстрировал большую уверенность в себе и в своих людях. Он рассчитал, что его конница легко обгонит тяжеловесную французскую армию, а потому двинулся вдоль русла реки Шер к Роморантену на Луаре, чтобы взять город в осаду. Оставить позади себя вражеский гарнизон принц не мог, к тому же надеялся, что французы попытаются освободить город, и тогда он навяжет им бой. Если Иоанн не заглотит наживку, то Эдуард по крайней мере возьмет город и уйдет, прежде чем французы успеют вмешаться. На покорение Роморантена ушло пять дней. Когда рухнули стены и крепость охватило огнем, город был вынужден сдаться, однако французы так и не предприняли попытки снять осаду. Много времени англичане потеряли на переправу через Луару в районе Тура, хотя, возможно, остановка была продиктована надеждой на то, что войско Ланкастера соединится наконец-то с войском принца.

Французы уничтожили все мосты через Луару – от Тура и далее к северо-востоку, до Блуа. В результате 11 сентября, так и не найдя переправу и не встретившись с герцогом Ланкастером, принц не спеша двинулся на юг, к английской базе в Бордо. Был ли он слишком уверен в себе или хотел вынудить французов последовать за ним, неизвестно. Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства указывают на последнее, но, может, верно и то и другое. На самом деле французская армия оказалась гораздо ближе, чем думали как сам Черный Принц, так и Иоанн. Когда англичане добрались до Шательро, а французы – до Лаэ, они уже шли параллельно друг другу. Сражения хотели оба командующих: Черный Принц собирался нанести решающий удар, потому что, как выразился хронист ле Бейкер, «он желал битвы ради мира, который обычно за этим следует», а Иоанн жаждал вступить в бой, потому что не мог успокоить народ дальнейшими отсрочками. Французы двигались быстрее, чем кто-либо от них ожидал, и 15 сентября добрались до восточного берега реки Вьенн в Шовиньи. Оттуда французы намеревались идти на запад, к Пуатье, чтобы отрезать англичан от Бордо. Эдуарда ничуть не встревожили донесения разведывательных патрулей. Французы наконец-то решились дать бой, и принц готов был удовлетворить их желание. Английский обоз с награбленной добычей отошел к западу, чтобы не мешать продвижению армии.