Петербург: вы это знали? Личности, события, архитектура

На своей новой квартире баронесса продолжала традиционные приемы. На них теперь бывали не только люди искусства, но также государственные (И.Л. Горемыкин, П.Н. Дурново, Н.П. Игнатьев) и общественно-политические деятели из Государственной думы. По словам того же Нестерова, «…у ней <…> как и во все времена ее жизни, были большие связи <…> с так называемыми „нужными людьми“ Ее знали обе Императрицы: вдовствующая Мария Феодоровна и царствующая Александра Феодоровна.

Одновременно, по воспоминаниям В.Д. Бонч-Бруевича, в ее доме часто скрывались нелегалы, прятались архивы революционных партий, в том числе большевиков. Видели у „красной баронессы“ и Л.Д. Троцкого. Она принимала Григория Распутина, но потом в нем разочаровалась»13.

А.Н. Бенуа. К.С. Петров-Водкин. 1912 г.

Однако главным и любимым делом стареющей Варвары Ивановны была благотворительность, а именно – Община сестер милосердия имени генерал-адъютанта М.П. фон Кауфмана. Она возникла на базе, основанной в том же 1900 году, Школы сиделок. Эта община Красного Креста занимала обширное здание по адресу: наб. р. Фонтанки, 148, где во время Русско-японской войны был развернут лазарет для раненых, затем названный в честь императрицы Марии Феодоровны. При нем действовали домовая церковь равноапостольной Марии Магдалины, амбулатория и аптека.

«Дисциплина была железная и сестры Общины, также выдержанные, бесстрастные, преданные долгу, в накрахмаленных белых повязках и кокошниках, воротничках и нарукавничках, были послушными исполнительницами своей энергичной, не хотевшей стариться попечительницы», – писал Нестеров, хорошо знавший попечительницу – баронессу Икскуль14.

Набережная реки Фонтанки, дом 148

В 1912–1913 годах с отрядом сестер милосердия Общины 60-летняя Варвара Ивановна, к тому времени овладевшая навыками по уходу за ранеными, ездила на фронт в Болгарию, где шла Балканская война с турками. «Живем в палатках, землянках, глинобитных избах, – писала эта столичная дама Летковой. – Работа предстоит громадная – у нас будет помещение (в землянках) на 1500 раненых, а сколько их будет, когда начнется штурм, одному Богу известно!» В Первую мировую войну она организовывала санитарные поезда и лазареты, ив 1916 году генерал А.М. Каледин вручил ей Георгиевский крест за перевязку раненых под огнем неприятеля в боях под Луцком15.

Вновь в доме на Кирочной Бенуа побывал весной 1918 года, «когда еще прелестная, несмотря на восемьдесят (на самом деле 68. – В. А.)лет, баронесса, собравшаяся покинуть навсегда Петербург, позвала меня, чтобы помочь ей выбрать то, что стоило бы взять с собой в эмиграцию». Об отъезде безуспешно хлопотал Горький, но этот отъезд – точнее бегство баронессы – задержался на целых четыре года.

В том же 1918 году, после ряда арестов и нескольких недель в заключении в качестве заложницы, аристократку Варвару Ивановну с сыном Иваном выселили из ее особняка на Кирочной. Сын умер зимой 1920/21 года от язвы желудка. Затравленный большевиками в апреле 1920 года скончался также ближайший друг баронессы, бывший лейб-хирург академик H.A. Вельяминов, который помогал ей при работе в Общине им. Кауфмана. Положение было отчаянным… Оправдывалась русская поговорка: от сумы и тюрьмы не зарекайся16.

Осенью 1920 года при содействии Горького Варвара Ивановна поселилась на втором этаже Дома искусств (Невский пр., 15), где в пору разрухи нашли приют многие петроградские писатели. Этажом выше жил поэт Н.С. Гумилев. В августе 1921 году к Варваре Ивановне накануне своего отъезда во Францию хотел зайти В.Ф. Ходасевич, но не сумел, задержавшись у Гумилева. Зато позднее он описал, как жила гонимая баронесса: «…в огромной комнате „глаголем“, с чем-то вроде алькова, с дубовой обшивкой по стенам и с тяжеловесной резной мебелью. Впрочем, от этой громоздкой мебели, от бесчисленного множества фотографий на стенах и на полках, от книг и бумаг на столах, от каких-то платков и шалей, брошенных на кресла, от мягких ковров, расшитых подушек и скамеечек для ног в комнате всегда было тесновато. Пахло в ней – не скажу духами <…> чем-то приятным, легким <…> В. И. сумела остаться светской дамой. Это хорошее тонкое барство было у нее в каждом слове, в каждом движении, в ее черном платье, в ногах, такой умелой небрежностью покрытых пледом»17.

Здесь баронессу также видел известный театровед и критик А.К. Волынский (Флексер). «Это была обаятельная женщина, в которую влюблялись все – и литераторы, и гвардейцы, и министры, и иностранные знаменитости, как Мопассан <…>. Эту тонкую женщину, с осиной талией, ровную, стройную, я помню особенно хорошо в салоне A.A. Давыдовой. Приход Икскюль всегда возвещал влетевший ветерок, и все кругом нее начинало трепетать… Но вот встречаю я эту женщину в наши дни, в Доме искусств, где она приютилась в эпоху революции, спасаясь из бывшего своего особняка. Все пошатнулось в ней, все упало. От прежнего облика не осталось даже воспоминания. Какой-то темный комок, а не лицо, насквозь изъеденный отчаянием. Поступь старческая, бессильная, особенно удручающая, потому что прежняя львица подслеповато опиралась на палку, не глядя по сторонам <…> в собеседнице моей я не нашел ничего, кроме клокочущей злобы, – ни одного светлого блика в глазах. Может быть, это самая большая метаморфоза, которую мне пришлось наблюдать <…>»18. Сам Волынский к большевикам относился вполне терпимо.

Так как большевистские власти в выезде заграницу баронессе отказали, то – по версии Ходасевича – в начале 1922 года, захватив узелок с вещами, она «ухитрилась бежать зимой, с мальчишкой-провожатым, по льду Финского залива…» в Финляндию. По другим, более достоверным сведениям, баронесса добралась в санях до Белоострова «ее перевели через реку, а потом она попала на стражников, которые к ней отнеслись очень хорошо». Из Финляндии она через Ригу и Берлин перебралась в Париж, где уже жил ее старший сын Григорий (1869 – после 1930), «приятный бездельник», женатый на богатой малороссийской помещице Тарновской (супруги обосновались в Киеве и ушли с белыми).

Хотя в эмиграции Варвара Петровна жила в знакомой семье, ее не покидало чувство безысходности. Своей подруге Летковой она писала в Петроград: «Грустно, тоскливо. Темь и дождь, солнца давно не видели, а в сердце его нет; да, оно ушло навсегда…». Летом 1926 года с баронессой в Ницце общалась Т.А. Аксакова-Сиверс. «Сидя на набережной, мы говорили о России и я читала по ее просьбе есенинские стихи. При этом я замечала, что она с болезненным интересом слушает подробности о жизни холодного и голодного Петрограда начала 20-х годов»19.

Прах «красной баронессы» покоится на парижском кладбище Батиньоль. Вряд ли кто-то сегодня посещает ее заброшенную могилу. Яркая и блестящая жизнь, полная радости и огорчений, завершилась вдали от России и Петрограда, в котором Варвара Ивановна Икскуль провела многие годы, оставив после себя заметный след в отечественной культуре «Серебряного века». Особняк у Аларчина моста, где десять лет действовал ее литературно-общественный салон, сегодня зримо напоминает о ней, о неповторимом времени и о его участниках.

Бальмонт – сын Бальмонта

О поэте Константине Бальмонте многие слышали, но мало кто его читал, хотя регулярно выходят сборники стихотворений этого видного и плодовитого автора «Серебряного века», его разностороннее творчество тщательно изучается. Изменилось время, изменились эстетические вкусы и художественные оценки. Бальмонтом интересуются сегодня главным образом литературоведы и историки поэзии русского символизма. А в начале XX века его имя гремело по всей России и поэтические выступления собирали огромные залы.