Соловецкий монастырь и оборона Беломорья в XVI–XIX вв

Не ограничиваясь блокадой Архангельска и других портов, рейсов, бухт, гаваней, не довольствуясь разорением городов, сел, промысловых становищ и захватом жалких пожитков поселян, агрессоры пытались овладеть Кронштадтом Белого моря — Соловецким монастырем, но были отогнаны от островов и позорно бежали.

Перекликающаяся с героической обороной Севастополя славная защита Соловецкого монастыря в июльские дни 1854 г. — яркая страница в летописи ратных подвигов северян.

…В феврале 1854 года Приморский район Архангельской губернии, то есть побережье Белого и Баренцева морей, был объявлен на военном положении, а со 2 марта, по распоряжению правительства, военное положение распространялось на всю губернию. [317] Край подчинялся военному губернатору и главному начальнику порта вице-адмиралу Р. П. Бойлю, которому предоставлялись права командира отдельного корпуса.

Понукаемый из столицы, самоуверенный и кичливый сибарит Бойль, англичанин по национальности, вынужден был по долгу службы начать торопливую подготовку к встрече неприятеля, хотя сама идея защиты русского Севера от англо-французской интервенции была непонятной и чуждой ему. Справедливости ради, отметим, что только центр губернии попал в поле зрения Бойля.

В первую очередь была приведена в боевую готовность и объявлена на осадном положении Новодвинская крепость. В мае спустили на воду гребную флотилию в составе 20 канонерских лодок, каждая из которых вмещала до 40 человек экипажа и имела на вооружении 2 пушки. Из 40 пушек 24 были 18-фунтового калибра, а 16 орудий 24-фунтового калибра. Канонерские лодки должны были помогать береговым батареям защищать устье Северной Двины, подступы к Архангельску и Новодвинску. Всего оборудовали и вооружили 6 береговых батарей: при Архангельском адмиралтействе из 10 пушек 12-фунтового калибра, на окраине Соломбалы из 8 пушек 36-фунтового калибра, в Лапоминской гавани из 8 пушек 36- и 18-фунтового калибра, при реке Маймаксе на острове Повракульском из 8 пушек 18-фунтового калибра; при деревне Красной из 8 пушек 18-фунтового калибра, при деревне Глинник из 10 пушек 12-фунтового калибра. [318]

2 марта 1854 года, то есть еще до того, как западные державы официально объявили России войну, Бойль обратился к населению с воззванием, в котором находим такие перлы адмиральского красноречия: «Зная, что жители Архангельской губернии народ смышленый, бесстрашный и всегда отважный, я надеюсь, что они, с божьей помощью, не дадут себя в обиду какому-нибудь сорванцу-пришельцу, который бы, желая поживиться чем-либо нажитым трудами, вздумал напасть на них; я вполне уверен, что они при своем уме и всегдашнем удальстве постараются даже завладеть неприятелем, если он осмелится показаться на заветных водах нашего Белого моря». [319] И так всегда, даже в самые критические для наделения дни, Бойль старательно обходил такие слова, как пушки, ружья, боеприпасы, солдаты, не говоря уже об оказании реальной помощи уязвимым с моря прибрежным пунктам. Военный губернатор больше всего уповал на загадочный для него русский характер, на дубины, топоры и самодельные крестьянские пики, считая, видимо, эти предметы национальным русским оружием. Вместо помощи оружием и людьми Бойль советовал своим подчиненным внушать жителям, что «нечего бояться неприятеля, который храбрится только издалека и знает, каковы архангельские удальцы». [320]

Обращения Бойля к населению, написанные псевдонародным языком, могли в конечном итоге создать только превратное представление о противнике, расхолодить защитников беломорского побережья. Начальник губернии всерьез уверял жителей, что у врага «нет ни силы, ни умения», и он «ни весть как боится русских, и если баба какая, хотя в шутку, аукнет из-за угла, то у неприятеля ноги подкосятся, да что-нибудь и больше сделается». [321]

Бойль полагал, что поморский крестьянин легко кулаком пришибет троих врагов, если только не потеряет присутствия духа, и тем оправдывал свою преступную халатность в укреплении Колы, Онеги, Кеми, Пушлахты, Кандалакши и других поморских городов и сел, которые оказались беззащитными. Военный флот на Севере был немощным. В пушках и ружьях ощущался острый недостаток. Печальное состояние обороны Беломорья отражало общую неподготовленность страны к войне и было частным проявлением той гнилости и того бессилия крепостной России, о котором писал В. И. Ленин в статье «Крестьянская реформа» и пролетарски-крестьянская революция». [322]

Местные и центральные власти проявили ничем не оправданную беспечность в вооружении Соловецкого монастыря, хотя он, наряду с Новодвинской крепостью, продолжал оставаться одним из основных укрепленных узлов в системе обороны Севера. Первоначально предусматривалась лишь одна мера по усилению сопротивляемости Соловков: «Из орудий, которые останутся свободными после вооружения города Архангельска и Новодвинской крепости, отделить для защиты Соловецкого монастыря несколько орудий малого калибра». [323] Такое решение не нуждается в комментариях. Надо лишь добавить, что военный губернатор предложил монастырю перевезти на остров ненужные Архангельску пушки на соловецких судах, заявив, что у него нет для этой цели транспорта.

Не проявляло должной заботы о безопасности монастыря и духовное ведомство. Синод занялся им только после напоминания о сокровищах, имевшихся на острове, которые нужно было спасать.

26 марта 1854 года синод по предложению обер-прокурора Протасова вынес решение, обязывающее Соловецкого архимандрита Александра до наступления в Белом море навигации отправить на материк и поместить там в безопасное место все движимые монастырские драгоценности. Настоятелю предписывалось: а) не единолично, а коллегиально, вместе со старшей братией, назначить вещи, рукописи, старопечатные книги, подлежащие вывозу из обители; б) составить подробную опись всех дорогих предметов, заверить ее, затем упаковать ценности в особые ящики и, опечатав их монастырской печатью, отправить на соловецких судах под надзором благонадежных людей из числа монахов в пункт, который укажет военный губернатор с тем, однако, чтобы сопровождающие клад лица находились при нем до указания синода; в) самому же настоятелю вместе с монахами и всеми теми, кто живет на острове, оставаться там безвыездно и принять «при содействии лиц, от военного начальства назначенных, все возможные меры как к защите монастыря, в случае нападения неприятельского, так и к самому бдительному надзору за находящимися в оном арестантами, адресуясь в потребных случаях за разрешением и содействием к г-ну Архангельскому военному губернатору». [324]

Из архивных документов видно, что соловецкие узники доставили властям много хлопот. [325] Даже среди лиц, от которых зависела их судьба, не было единомыслия. Светские и духовные власти долго колебались, прежде чем приняли окончательное решение об арестантах, сформулированное в постановлении синода. Первоначально царь и синод придерживались того мнения, что арестантов необходимо вывезти из Соловков и передать в ведение военного начальства. Еще 16 февраля 1854 года Протасов писал военному министру, что, на его взгляд, нужно убрать из Соловецкого монастыря не только заключенных, но и «всех тех лиц, о совершенной благонадежности коих тамошнее начальство не имеет полного удостоверения».

Военный губернатор придерживался иного мнения. Он не хотел, видимо, брать на себя лишнюю обузу и просил правительство оставить арестантов на острове, мотивируя это тем, что «в Архангельске и в уездных городах Архангельской губернии тюремные помещения столь тесны, что едва достает места и для незначительного числа наличных арестантов, а поэтому нет возможности разместить в оных арестантов, находящихся в Соловецкой обители, между тем как при монастыре они содержатся в отдельно устроенном корпусе и отдельных помещениях под надзором находящейся там воинской команды и, следовательно, заключение их там надежнее, чем в другом каком-либо месте».