История государства Российского. Том XII

О сем худом успехе Посольства сведали в Москве с равною горестию и Бояре благонамеренные и Гетман честолюбивый, который, все еще уверяя их в непременном исполнении своего договора, решился употребить крайнее средство: оставить Москву, только им утишаемую, и лично объясниться с Королем. Сами Россияне удерживали, заклинали его не предавать столицы опасностям безначалия и мятежей. Пожав руку у Князя Мстиславского, он сказал ему: «Еду довершить мое дело и спокойствие России»; а Ляхам: «Я дал слово Боярам, что вы будете вести себя примерно для вашей собственной безопасности; поручаю вам Царство Владислава, честь и славу Республики». Преемникам его, то есть истинным градоначальникам Москвы, надлежало быть Ляху Госевскому, с усердною помощию Михайла Салтыкова и Дьяка Федора Андронова, названного Государственным казначеем. Устроив все для хранения тишины, Жолкевский сел в колесницу и тихо ехал Москвою, провождаемый Синклитом и толпами жителей. Улицы и кровли домов были наполнены людьми. Везде раздавались громкие клики: желали ему счастливого пути и скорого возвращения! Сие торжество Гетманово ознаменовалось делом бесславнейшим для Боярской Думы: она выдала бывшего Царя своего иноплеменнику! Жолкевский взял с собою двух братьев Василиевых — и народ Московский любопытно смотрел, как их везли в особенных колесницах пред Гетманом! Жене Князя Дмитрия Шуйского дозволили ехать с мужем; а несчастную Царицу удалили в Суздальскую Девичью Обитель. Гетман заехал в Иосифов монастырь, взял там самого Василия и в мирской, Литовской одежде, как узника, повез к Сигизмунду! «О время стыда и бесчувствия! — восклицает современник: — Мы забыли Бога! Какой ответ дадим ему и людям? Что скажем чужим Государствам себе в оправдание, самовольно отдав Царство и Царя в плен иноверным? Не многие злодействовали; но мы видели и терпели, не имев великодушия умереть за добродетель». Так лучшие Россияне скорбели внутренне, и в искреннем негодовании готовились, еще не зная и не думая, к восстанию отчаянному: час приближался!

Гетмана встретили пышно Воеводы Королевские и Сенаторы; говорили ему речи и славили его как Героя. Жолкевский, вместе с трофеями, представил Сигизмунду и своего державного пленника в богатой одежде. Все взоры устремились на Василия, безмолвного и неподвижного. Хотели, чтобы он поклонился Королю: Царь Московский, ответствовал Василий, не кланяется Королям. Судьбами Всевышняго я пленник, но взят не вашими руками: выдан вам моими подданными изменниками. «Его твердость, величие, разум заслужили удивление Ляхов, — говорит Летописец: — и Василий, лишенный венца, сделался честию России». Он еще имел нужду в сей твердости, чтобы великодушно сносить неволю, и тем заплатить последний долг отечеству в удостоверение, что оно могло без стыда именовать его четыре года своим Венценосцем!.. Изъявив Гетману благодарность за мнимую славу иметь такого пленника и за мнимое взятие Москвы, Король не хотел однако ж утвердить его договора. Напрасно Жолкевский доказывал, грозил: доказывал, что воцарением Королевича Московская и Польская держава будут навеки единою к их обоюдному счастию и что никогда первая не признает Сигизмунда Царем; грозил новою, жестокою, необозримою в бедствиях войною. Считая Гетмана пристрастным к своему делу и жадным к личной славе, Сигизмунд не верил ему; твердил, что занятие Смоленска необходимо для блага Республики и для его Королевской чести; наконец велел самому Жолкевскому склонять Послов Московских к уступчивости миролюбивой.

С отчаянием в сердце Гетман должен был исполнить Королевскую волю; но, властвуя над собою, в переговорах с Филаретом и Голицыным казался убежденным в ее справедливости, и требовал от них Смоленска единственно в залог временный, для безопасного сообщения войска Сигизмундова с Литвою. «Вы боялись, — сказал он, — впустить нас и в Москву; а впустив, радовались! Не упорствуйте, или договор, заключенный мною с вами, столь благонамеренный, столь благословенный для обеих держав, уничтожится неминуемо. Король думает, что не взять Смоленска есть для него бесчестие; возьмет силою, и только из уважения к моему ходатайству медлит: секира лежит у корня!» Не хотели дать времени Послам списаться с Москвою, говоря: «не Москва указывает Королю, а Король Москве»; требовали неукоснительного решения. В сих обстоятельствах Филарет и Князь Голицын советовались с чиновниками и Дворянами Посольскими; желали знать мнение и Смоленских Детей Боярских, которые приехали с ними, усердно служив Шуйскому до его низвержения. Все ответствовали: «Не вводить в Смоленск ни единого Ляха. Если Король дерзнет лить кровь, то она будет на нем, вероломном; им, не вами священный договор рушится». Дети Боярские примолвили: «Наши матери и жены в Смоленске: пусть там гибнут; но города верного не отдавайте Ляхам. И знайте, что вы не можете отдать его: защитники Смоленские не послушаются вас как изменников». С твердостию отказав Панам, Филарет и Голицын еще слезно заклинали их не испровергать дела Гетманова и быть навеки братьями Россиян; но тщетно! 24 Ноября Ляхи, новым подкопом взорвав Грановитую башню и часть городской стены, с Немцами и Козаками устремились к Смоленской крепости; приступали три раза и были славно отражены Шеиным, в глазах Сигизмунда, Гетмана и наших Послов!.. Еще переговоры длились, хотя и бесполезно. Послы Российские жили в тесном заключении: им не дозволяли писать в Смоленск; мешали сношениям их с Москвою и с другими городами, так что они долгое время не имели никаких вестей, никаких предписаний от Думы Боярской, слыша единственно от Панов, что Шведы воюют Россию, и Самозванец усиливается в Калуге, ожидая к себе Крымцев и Турков в сподвижники; что Король Датский готовится взять Архангельск; что все восстают, все идут на Россию; что она гибнет и может быть спасена только великодушным Сигизмундом.

Россия действительно гибла и могла быть спасена только Богом и собственною добродетелию! Столица, без осады, без приступа взятая иноплеменниками, казалась нечувствительною к своему уничижению и стыду. Бояре сидели в Думе и писали указы, но слушаясь Госевского, который, уже зная Сигизмундову волю отвергнуть договор Гетманов и предвидя следствия, употреблял все нужные меры для своей безопасности: высылал стрельцов из Москвы, чтобы уменьшить в ней число людей ратных; велел истребить все рогатки на улицах; запретил жителям носить оружие, толпиться на площадях, выходить ночью из домов, и везде усилил стражу. Выгнали Дворян и богатейших купцев из Китая и Белого города за вал деревянного, чтобы в их домах поместить Немцев и Ляхов. Однако ж благоразумные предписания Гетмановы исполнялись строго: не касались ни чести, ни собственности жителей, ни святыни церквей; наглость унимали и наказывали без милосердия. Один Лях выстрелил в икону Богоматери, другой обесчестил девицу: их судили, и первого сожгли, а второго высекли кнутом. Еще тишина Царствовала, и Москвитяне пировали с Ляхами, скрывая взаимное опасение и неприязнь, называясь братьями и нося камень за пазухою, как говорит Историк-очевидец. Ляхи не верили терпению Россиян, а Россияне доброму намерению Ляхов, видя их беззаконное господство в столице, угодное только немногим знатным крамольникам: Салтыкову, Рубцу-Мосальскому и другим Тушинским злодеям, которые хотя и предлагали иноплеменнику условия благовидные для нашей свободы, но вместо Владислава готовы были отдать Россию и Сигизмунду без всяких условий, чтобы под его державою спастися от праведной казни. Сильные мечем Ляхов, они законодательствовали в робкой Думе, утверждая Князя Мстиславского и других Бояр слабых в надежде, что Сигизмунд даст им сына в Цари, невзирая на свою медленность и требования несправедливые. Прошло около двух месяцев. Дума знала, что наши Послы живут у Короля в неволе; знала о приступе Ляхов к Смоленску и все еще ждала Владислава! Долго молчав, Король написал к ней, что он не продаст России в жертву злодею Калужскому и гнусным его сообщникам: должен искоренить их, смирить мятежный Смоленск — и тогда возвратится в Литву, чтобы на Сейме, в присутствии наших Послов, утвердить договор Московский. Между тем Король от собственного имени давал указы Думе о вознаграждении Бояр и сановников, к нему усердных: Салтыковых, Мосальского, Хворостинина, Мещерского, Долгорукого, Молчанова, Печатника Грамотина и других, разоренных Шуйским: жаловал чины и места, земли и деньги; одним словом, уже действовал как Властелин России, не имея ни тени права, — и Дума уважала его волю, как будто бы нераздельную с волею Царя малолетнего! И люди знатные ездили из Москвы в стан Королевский, просить милостей, равно беззаконных и срамных!.. Уже народ, менее Думы терпеливый, изъявлял досаду, не видя Владислава, и Бояре, опасаясь мятежа, заклинали Сигизмунда удовлетворить сему нетерпению без отлагательства и без Сейма: о Владиславе не было слуха, а Король заботился единственно о взятии Смоленска!