Воспоминания (Царствование Николая II, Том 1)

При таких качествах, гр. Муравьев выбрал себе товарищем графа Владимира Николаевича Ламсдорфа, который был советником по министерству иностранных дел, человека в высокой степени рабочего. Гр. Ламсдорф всю свою карьеру сделал в министерстве иностранных дел в Петербурге. Он был прекрасный человек, отличного сердца, друг своих друзей, человек в высокой степени образованный, несмотря на то, что он кончил только Пажеский корпус (следовательно, он сам себя образовал), человек очень скромный.

Гр. Ламсдорф вечно работал и вследствие этого, как только он поступил в министерство иностранных дел, он всегда был одним из ближайших сотрудников министров, сначала в качестве секретаря, а потом в качестве управляющего различными отделами министерства и, наконец, в качестве советника.

Гр. Ламсдорф начал свою карьеру еще при светлейшем князе Горчакове; затем был секретарем и ближайшим человеком к министру иностранных дел Гирсу; далее он был советником министерства и ближайшим сотрудником князя Лобанова-Ростовского. {101} Гр. Ламсдорф был ходячим архивом министерства иностранных дел по всем секретным делам этого министерства.

Как товарищ министра иностранных дел это был неоценимый клад, а потому, естественно, что гр. Муравьев, который весьма мало знал и понимал общемировую дипломатию, был весьма в этом малосведущ, и вообще мало образован, к тому же он не любил заниматься - взял себе в товарищи графа Ламсдорфа, - сам же граф Муравьев больше занимался жуирством, нежели делом. Тем не менее он почему то нравился, как Императору, так и молодой Императрице. Граф Муравьев хвастался тем, что его часто, даже почти всегда Император после доклада приглашает завтракать и рассказывал своим коллегам, в том числе и мне, о том, как он забавляет молодую Императрицу своими рассказами.

6-го мая того же года последовало увольнение графа Воронцова-Дашкова с поста министра Двора.

Это увольнение для всех, понимавших психологию дворцовых сфер, не было неожиданным. Граф Воронцов-Дашков знал молодого Императора с его колыбели, он был одним из самых приближенных лиц к его Августейшему отцу и был почти во все время царствования Императора Александра III министром Двора, а потому, естественно, он должен был производить на молодого Императора некоторое гнетущее влияние.

Эта психология отношений совершенно понятна, тем более, что министры Августейшего батюшки молодого Императора, вероятно, также не вполне свыклись с новым своим положением и не могли, по крайней мере сразу, стать на ту точку зрения, что тот молодой царевич, которого они знали еще мальчиком или юношей - волею Всевышнего сделался неограниченным Монархом величайшей Империи, а потому они (это касается и меня, я должен в этом признаться) часто говорили с молодым Императором не так, как они должны были бы говорить с самодержавным Государем великой Империи.

Это, конечно, более чувствительно должно было проявляться в отношениях молодого Императора к престарелому министру Двора покойного его отца, ибо министр Двора имеет постоянное отношение к Императору и не только к Императору, но и к Императрице.

Вероятно, проскакивающий иногда в речах гр. Воронцова-Дашкова несколько менторский тон шокировал молодого Императора и его Августейшую супругу. Но главное, что явилось причиной {102} несоответствующих отношений между Государем Императором и гр. Воронцовым-Дашковым, конечно, заключалось в той несчастной истории, которая произошла во время коронования Императора на "Ходынке". После этой катастрофы между Великим Князем Сергеем Александровичем и гр. Воронцовым-Дашковым сразу создались враждебные отношения.

Вообще гр. Воронцов-Дашков в отношении всех Великих Князей держался в высокой степени самостоятельно, к чему он был приучен покойным Императором Александром III, а потому он, если можно так выразиться, и не спускал Великому Князю Сергею Александровичу.

С другой стороны, Великий Князь Сергей Александрович был человек самолюбивый и имел значительное влияние на молодого Императора не только как дядя, но и как муж сестры Императрицы.

Вот эти отношения и послужили главным образом причиною того, что гр. Воронцов-Дашков, согласно желанию Императора, должен был покинуть пост министра Двора.

Тогда я жил на Елагином и хотя всегда я был в самых лучших отношениях с гр. Воронцовым-Дашковым, но именно в то время я имел с ним некоторое разногласие по вопросу о порядке испрошения кредитов по министерству Двора.

Сперва гр. Воронцов-Дашков в этом вопросе восстал весьма резко против моей точки зрения, а потом сразу уступил, видя, что Его Императорское Величество в этом вопросе встал на мою точку зрения.

Я помню, что в тот день, когда Государь сказал гр. Воронцову-Дашкову о том, что он его освобождает с поста министра Двора, граф приехал ко мне на Елагинский остров и был весьма расстроен; гр. Воронцов-Дашков жаловался на то, что он сам несколько недель тому назад просил Государя освободить его с поста министра двора, что Его Величество тогда на это не согласился, а что сегодня сам Государь в конце доклада сказал ему, что вот вы мне несколько раз выражали желание уйти с поста министра Двора, так я вас сегодня освобождаю".

Граф Воронцов-Дашков подробно мне все это рассказывал, так как он думал, что я говорил что-нибудь Государю относительно моих разногласий с ним по кредитам министерства и жаловался на него.

На это я сказал гр. Воронцову-Дашкову, что действительно Его Величество по этому предмету со мною говорил, но я никогда жалоб {103} никаких на него не высказывал и что вообще я так с детства близко знаю гр. Воронцова, что почел бы для себя в высокой степени некорректным действовать против графа, которого я искренно уважаю и почитаю, не сказав ему раньше откровенно, что я намерен делать.

Вместо гр. Воронцова, министром Двора был назначен его товарищ барон Фредерикс, (который состоит министром Двора и до настоящего времени) прекраснейший, благороднейший и честнейший человек, - но и только. Впрочем, этого вообще, а в особенности по нынешним временам, очень много. Можно сказать, что барон Фредерикс, по нынешним временам, по своей честности и благородству - рыцарь. Но, конечно, ни по своим знаниям, ни по своим способностям, ни по своему уму он не может иметь решительно никакого влияния на Государя Императора и не может служить ему ни в какой степени советчиком по государственным делам и даже по непосредственному управлению министерством Двора.

По характеру Государя Императора такой министр Двора представляет собою тип человека наиболее для Императора подходящего.

Вскоре по вступлении на пост министра Двора барона Фредерикса я получил от него Высочайшее повеление, формулированное по пунктам, которым определялся порядок испрошения кредитов по министерству Двора и именно так, как то проектировал министр Двора гр. Воронцов-Дашков, а следовательно, уже из этого видно, что я в моем разногласии с министром гр. Воронцовым-Дашковым относительно способа испрошения кредитов министерством Двора не произвел на Государя Императора никакого неблагоприятного для гр. Воронцова-Дашкова влияния. * По закону смета министерства Двора должна была рассматриваться в государственном совете на общем основании, на практике расходы эти регулировались соглашением министра двора и финансов и затем государственный совет принимал цифру, сообщенную министром финансов.

Вскоре после назначения барона Фредерикса я вдруг от него получаю Высочайшее повеление, отменяющее законы и устанавливающее {104} такой порядок относительно сметы министерства двора: смету эту составляет и представляет на утверждение Государя министр двора, а затем сообщает общую цифру министру финансов, который должен внести именно эту цифру, без обсуждения в государственном совете, в государственную роспись. В заключение говорилось, что Государь повелевает, чтобы сие Высочайшее повеление не распубликовывалось, дабы не возбуждать толков, а чтобы при кодификации законов, т.е. печатании нового издания, были соответственно изменены соответствующие статьи. Таких Высочайших повелений, конечно, в России не было со времен Павла Петровича, да и Он, вероятно, не предлагал бы незаметно фальсифицировать новое издание законов. Конечно, эта выдумка не принадлежала инициативе Государя, а Его министру двора, но достаточно то, что такие повеления могли иметь место еще за десять лет до революции. *