Среди красных вождей том 1

Все это были представители разных ведомств, снабженные, как и я, тучами предписаний, удостоверений, приказов. Bсе они наперебой требовали от этого мученика в красной фуражке от­править их, тыча ему в глаза свои удостоверения, кри­ча и угрожая. Начальник станции, точно волк, травимый со всех сторон борзыми, сыпал ответы направо и налево.

— Я ничего не могу сделать, товарищи, — надры­ваясь кричал он в одну сторону, — нет подвиж­ного состава… Жалуйтесь, — отвечал он другому, — что хотите делайте со мною, хоть расстреляйте, не могу: нет подвижного состава, нет тяги… только завтра, если прибудет состав, я могу отправить поезд… Хорошо, — говорил он третьему, — увольняйте, мне и так больше невмоготу…

А осаждавшие его кричали, жестикулировали, ру­гались площадными словами, дергали его каждый в свою сторону, требуя, чтобы он слушал… Мне тоже нужно было справиться о времени дальнейшего следования. Но я не решился в свою очередь терзать этого страсто­терпца и ушел. От кого то я узнал, что поезд на Москву предполагается на другой день. Мы выгрузили наш багаж, перетащили его в находившийся около вокзала какой то полуразрушенный домишко, где один из носильщиков устроил нас на ночлег. Все мы поместились в одной проплеванной и загаженной комнате, почти без мебели.

Бродя в ожидании поезда по Смоленску, я видел и слышал то же, что и в пути: пустые рынки, заколоченные лавки, сумрачные лица, исхудалые и истощенные note 162и озлобленные жалобы и проклятья. Все, кого я встречал в Смоленске и с кем говорил, были полны нескры­ваемой ненависти к большевикам. Так, хозяйка хи­бары, где мы нашли приют, узнав, что я "своей охотой" возвращаюсь в советскую Россию, начала охать и ахать и рассыпалась в жалобах на насилия…

— Вот у меня есть племянник, Мишей зовут. А вот уже четвертый месяц, как его чекисты арестова­ли и увезли в Москву и с тех пор ни слуху, ни духу…

Писала я ему, а ответа нет, справлялась о нем и тоже ничего не добилась — точно в воду канул… А и аре­стовали то его тоже зря. У него был товарищ, дружили они еще по школе. Ну, товарищ этот был известно еврей. Вот как то раз — а было это четыре месяца назад — они и поспорили о чем то друг с другом… люди молодые, ну, известно, долго ли поспорить. Ну толь­ко Миша и обругай его в споре то "жидом", а тот его "кацапом"… А звать его Гершкой. И вот этот Гершко побежал в милицию жаловаться, а оттуда его по­слали в Чеку, вот и пришли чекисты и забрали моего Мишу — ты, говорят, черносотенец, не имеешь ты полного права выражаться… Ну, а Миша говорит, "да он обругал меня "кацапом"… Они не стали его слу­шать да отослали в Москву. Теперь и сам этот Герш­ко плачет по Мише, "что, мол, я со зла наделал, погубил лучшего моего друга…" Ходил он сам в Че­ку, просил ослобонить Мишу, а ему ответили, что так этого дела оставить нельзя, потому что тут "контрреволюция"… Уж Гершко и прошения посылал в Москву и все ни почем, а Миша мой сидит да сидит, коли жив еще…

Мы добрались, наконец до Москвы. Это было 6-го июля 1919 г. Нашлись какие то носильщики, которые, note 163выгрузив наш обильный багаж, повезли его на руч­ной платформе-тележке к выходу. Я сопровождал его. Вдруг несколько человек в кожаных куртках гроз­но остановили носильщиков.

— Стой! — властно крикнул один из них. — Откуда этот багаж, чей?..

Носильщики остановились. "Это чекисты" — быстро шепнул мне один из них. Я подошел к старшему и назвав себя, дал ему все указания.

— Ага, — ответил он, — так… ну так тем более багаж должен быть осмотрен нами…

— Нет, товарищ, — твердо и решительно возразил я, — мой багаж вашему осмотру не подлежит…

— Не говорите глупостей, гражданин, мы знаем, что делаем, вы нам не указ… Предъявите ваши доку­менты и идем с нами…

— Никуда я с вами не пойду и производить обыск в моем багаже не позволю… Вот мои документы, — сказал я, вытащив из кармана мои удостоверения. — Я вам не позволю рыться в моих вещах, я везу с собой массу важных документов, которые не имею права никому показывать: я еду из Германии, я бывший советский консул… Я сейчас позвоню Чичерину, Кра­сину…

Чекисты в это время успели рассмотреть мои до­кументы и после некоторых препирательств и ругани (настоящей ругани), с озлоблением, точно звери, у которых вырвали из зубов добычу, пропустили меня и моих спутников.

А кругом стояли стон и плач. Чекисты набрасы­вались на пассажиров, отбирали у них котомки, мешочки, чемоданы с провизией и реквизировали эти про­дукты. Напомню читателю, что в Москве в это время note 164уже начинался лютый голод, а покупать и продавать что-нибудь было строго воспрещено, под страхом тя­желой кары… Всё должны были довольствоваться опре­деленными выдачами по карточкам, по которым почти ничего не выдавалось. Среди молящих и плакавших на вокзале, мне врезалась в память одна молодая жен­щина, хотя и одетая почти в лохмотья, но сохранившая облик интеллигентного человека. У нее отобрали мешок с какой то провизией.

— Не отнимайте у меня, прошу вас, — молила она чекиста, вырвавшего у нее из рук ее мешок.

— Я привезла это моим детям… они голодают… Госпо­ди, я насилу раздобыла, за большие деньги… продала теп­лое пальто… не отнимайте, не отнимайте…

И она побежала за быстро шедшими чекистами, плача и моля…

— Знаем мы вас, буржуев, — говорил ей в ответ чекист, грубо отталкивая ее. — Спекулянты проклятые, небось на Сухаревку потащишь… А вот за то, что ты пальто продала, следовало бы тебя препро­водить к нам…

Испуганная женщина моментально умолкла и быстро скрылась в толпе, оставив в руках чекиста добычу…

Я стиснул зубы, с трудом удержав себя, чтобы не вмешаться… Что я мог сделать…

Оставив моих спутников, я вышел с вокзала искать извозчиков. Их не было. Растерянный стоял я, не зная, что делать, когда из подъехавшего автомо­биля выскочил и бросился ко мне Красин, предупреж­денный мною телеграммой из Смоленска…

note 165

XI

Красин предоставил мне свой автомобиль, и мы перебрались с вокзала на Б. Дмитровку (кажется № 26), в дом, который по реквизиции был предоставлен комиссариату иностранных дел.

Это был прекрасный барский особняк, роскошно и со вкусом меблированный. Но поселившиеся здесь товарищи успели загрязнить его и вообще привести его в невозможный вид. Оставшаяся при доме прислуга его прежних владельцев все время негодовала и жаловалась мне на то, что новые жильцы обратили его в "свинюшник".

Я, согласно уговору, поехал в "Метрополь" к Красину, с которым мы после долгой разлуки и пробеседовали чуть не весь остаток дня. Сперва я, конечно, рассказал ему о моих злоключениях, пережитых в Берлине, Гамбурге, об аресте и пр. И вот тут то от него я и узнал, что Чичериным своевременно были полу­чены все мои радиотелеграммы, посланные из Гамбурга, что даже сам Ленин одобрил меня и мой образ действий. Неполучение же ответа ни на одну из моих телеграмм Красин объяснял тем, что и Чичерин, относившийся ко мне, под влиянием Воровского весьма от­рицательно, и Литвинов, по свойственной его характеру завистливости, решили "подставить ножку" и оставить ме­ня выпутываться как угодно, из моего затруднительного положения.

Затем Красин сообщил мне, что, узнав из телеграммы германского мин. ин. дел о нашем аресте в качестве заложников, он требовал от Чи­черина принятия мер к нашему немедленному освобож­дению. И Чичерин и Литвинов уверяли его, что делается все необходимое, что они обмениваются телеграмма­ми с германским правительством, но что последнее note 166затягивает. Словом, оказалось, что и в данном случае было сведение личных счетов со мной. Меня спокойно бросили на произвол судьбы…