Чернобыльская тетрадь (фрагменты)

Днем 26 апреля новые пожарные расчеты, прибывшие в Припять, будут откачивать воду с топливом из кабельных полуэтажей АЭС и перекачивать ее в пруд-охладитель, в котором активность воды на всей площади достигнет шестой степени кюри на литр, то есть будет равна активности воды основного контура во время работы атомного реактора.

В медсанчасть уже доставили более ста человек. Пора было образумиться. Но нет - безумие Брюханова и Фомина продолжалось: "Реактор цел! Лить воду в реактор!"

Однако в недрах души Брюханов, видимо, все же принял к сведению информацию Ситникова и Соловьева и запросил у Москвы "добро" на эвакуацию Припяти. Но от Щербины, с которым его референт Л. П. Драч связался по телефону (Щербина был в это время в Барнауле), поступил четкий приказ: панику не поднимать.

А тем временем город атомных энергетиков Припять просыпался. Почти все дети пошли в школу...

Свидетельствует Людмила Александровна Харитонова, старший инженер производственно-распорядительного отдела управления строительства Чернобыльской АЭС:

"В субботу 26 апреля 1986 года все уже готовились к празднику 1 Мая. Теплый погожий день. Весна. Цветут сады. Мой муж, начальник участка наладки вентиляции, собирался после работы поехать с детьми на дачу. Я с утра постирала и развесила на балконе белье. К вечеру на нем уже накопились миллионы распадов.

Среди большинства строителей и монтажников никто еще ничего не знал. Потом просочилось что-то об аварии и пожаре на четвертом энергоблоке. Но что именно произошло, никто толком не знал.

Дети пошли в школу, малыши играли на улице в песочницах, катались на велосипедах. У всех у них к вечеру 26 апреля в волосах и на одежде была уже высокая активность, но тогда мы этого не знали. Недалеко от нас на улице продавали вкусные пончики. Обычный выходной день.

Рабочие-строители поехали на работу, но их вскоре вернули, часам к двенадцати дня. Муж тоже ездил на работу и, вернувшись, сказал: "Авария, не пускают. Оцепили станцию..."

Мы решили поехать на дачу, но нас за город не пустили посты милиции. Вернулись домой. Странно, но аварию мы еще воспринимали как нечто отдельное от нашей частной жизни. Ведь аварии были и раньше, но они касались только самой станции.

После обеда начали мыть город. Но и это не привлекло внимания. Явление обычное в жаркий летний день. Моечные машины летом не диво. Обычная мирная обстановка. Я только обратила как-то вскользь внимание на белую пену у обочин, но не придала этому значения. Подумала, сильный напор воды.

Группа соседских ребят ездила на велосипедах на путепровод (мост), оттуда хорошо был виден аварийный блок со стороны станции Янов. Это, как мы позже узнали, было наиболее радиоактивное место в городе, потому что там прошло облако ядерного выброса. Но это стало ясно потом, а тогда, утром 26 апреля, ребятам было просто интересно смотреть, как горит реактор. У этих детей развилась потом тяжелая лучевая болезнь.

После обеда наши дети вернулись из школы. Их там предупредили, чтоб не выходили на улицу, чтобы делали влажную приборку дома. Тогда до сознания впервые дошло, что серьезно.

Об аварии разные люди узнавали в разное время, но к вечеру 26 апреля знали почти все, но все равно реакция была спокойная, так как все магазины, школы, учреждения работали. Значит, думали мы, не так опасно.

Ближе к вечеру стало тревожнее. Эта тревога шла уже неизвестно откуда, то ли изнутри души, то ли из воздуха, в котором стал сильно ощущаться металлический запах. Какой он, даже не могу точно сказать. Но металлический...

Вечером загорелось сильнее. Сказали, горит графит. Люди издалека видели пожар, но не обращали особого внимания. "Горит что-то..."- "Пожарники потушили..." - "Все равно горит"..."

На промплощадке в трехстах метрах от разрушенного энергоблока, в конторе Гидроэлектромонтажа сторож Данила Терентьевич Мируженко дождался восьми утра, и поскольку начальник управления на его звонки не отвечал, решил пойти за полтора километра в управление строительства и доложить там начальнику стройки В. Т. Кизиме или диспетчеру о том, что видел ночью. Менять его утром никто не пришел. Никто также не позвонил ему, что предпринять. Тогда он закрыл на замок контору и пошел пешком в управление строительства. Чувствовал он себя уже очень плохо. Началась рвота. В зеркало увидел, что сильно загорел за ночь без солнца. К тому же, направляясь к управлению строительства, он некоторое время шел по следу ядерного выброса.

Подошел к управлению, а там закрыто. Никого нет. Суббота все-таки. Возле крыльца стоит какой-то незнакомый мужик. Увидел Мируженко и сказал: "Иди, дед, скорей в медсанчасть. Ты совсем плохой". Мируженко кое-как доковылял до медсанчасти...

На пятый энергоблок утром 26 апреля выехала бригада рабочих-строителей. Туда же приехал начальник стройки Василий Трофимович Кизима, бесстрашный, мужественный человек. Перед этим он на машине осмотрел завал вокруг четвертого блока. Никаких дозиметров у него не было, и он не знал, сколько схватил. Рассказывал мне потом: "Догадывался, конечно, уж очень сушило грудь, жгло глаза. Не зря ведь, думаю, жжет. Наверняка Брюханов выплюнул радиацию... Осмотрел завал, поехал на пятый блок. Рабочие ко мне с вопросами: сколько работать? какая активность? Требуют льготы за вредность. Всех, и меня тоже, душит кашель. Протестует организм против плутония, цезия и стронция. А тут еще йод-131 в щитовидку набился. Душит. Респираторов ведь ни у кого нет. И таблеток йодистого калия тоже нет. Звоню Брюханову. Справляюсь о ситуации. Брюханов ответил: "Изучаем обстановку". Ближе к обеду снова позвонил ему. Он опять изучал обстановку. Я строитель, не атомщик, и то понял, что товарищ Брюханов обстановкой не владеет. В двенадцать часов дня я отпустил рабочих по домам. Ждать дальнейших указаний руководства..."

Свидетельствует Владимир Павлович Волошко, председатель Припятского горисполкома:

"...Весь день 26 апреля Брюханов был невменяемый, какой-то потерявший себя. Фомин, так тот вообще с перерывами между отдачей распоряжений плакал, куда делась самоуверенность. Оба более-менее пришли в себя к вечеру, к приезду Щербины. Будто тот мог привезти с собой спасение... Послали на полторы тысячи рентген Ситникова, отличного физика! И его же не послушали, когда он доложил, что реактор разрушен. Из 5,5 тысячи человек эксплуатационного персонала 4 тысячи исчезли в первый же день в неизвестном направлении..."