Морские были

- Русские приходят сюда не впервые, - сказал вождь. - Случается, они подолгу живут в наших краях. Эти люди очень спешили к фактории и пробыли у нас только одну ночь. Они собираются зимовать на фактории и спешили потому, что опасались, как бы река не стала.

- А может быть они опасались твоих воинов? - настороженно спросил Хайли.

Индеец покачал косматой головой.

- Моих людей им нечего было опасаться. Русские отлично знают, что племя "воронов" охотно вело с ними торговлю. Кроме того, я не могу припомнить случая, чтобы русские вступали в споры с моими людьми.

Боб Хайли чуть приметно усмехнулся.

- Отважный Инхаглик, возможно, считает русских своими друзьями?

Вождь быстро и пристально взглянул на американца.

- Я не просил их о дружбе. Просто они не причинили нам зла. Когда они уходили, их молодой и веселый начальник подарил мне пачку табаку, пачку чаю и еще пачку сахару, большую трубку и новый нож. Он ничего не взял взамен, кроме двух или трех соленых рыб. И табак, и чай, и сахар очень хороши, но я берег все это для больного сына.

- Однако сын твой не выздоровел ни от табака, ни от чая?

- Нет, - произнес Инхаглик печально, - ему становилось все хуже. Могло бы случиться плохое, если бы ты не пришел.

В минуты затруднений на своем извилистом пути авантюриста Боб Хайли умел мгновенно принимать решения, не считаясь со степенью риска. Стараясь казаться очень заинтересованным, он спросил:

- Значит, после того, как ушли русские, твоему сыну стало еще хуже?

- Да, так было, - подтвердил Инхаглик.

- И ему стало хуже после того, как он пил русский чай и курил их табак?

- Но я уже сказал, что этот табак и чай очень хороши...

- А у тебя осталось, друг мой, хотя бы немного русского сахару, чаю или табаку?

- Немного найдется, - сказал индеец. - Только очень немного...

Хайли медленно встал и произнес торжественно:

- Я должен видеть эти продукты. Когда я лечил твоего сына, я понял, что он отравлен. Я - доктор, и яды не представляют для меня секрета. Покажи мне эти продукты, и тайна болезни сына будет раскрыта.

Инхаглик растерянно развел руками. Слова Хайли озадачили его и взволновали.

- Но ведь я сам пил русский чай и курил русский табак! Почему же я не отравился?

Хайли вздохнул и усмехнулся:

- Если бы ты тоже был доктором, ты не задал бы мне такого вопроса. Разве можно сравнить закаленное сердце старого воина с нежным сердцем юноши, почти ребенка? Прикажи принести в мою хижину эти русские продукты и утром ты получишь ответ. Возможно мои подозрения напрасны, и тебе не следует ссориться с русскими людьми. Возможно, твой сын отравился рыбой, печенью оленя или корнями трав. Утром ты получишь ответ и сможешь в дальнейшем избежать большого горя.

- Ты очень мудр, добр и проницателен, - негромко вымолвил индеец, пораженный страшной догадкой доктора. - Можешь мне верить, я не останусь перед тобой в долгу.

Хайли сказал, что будет изучать продукты с помощью огня и света до самого утра и что для этого ему необходимы полная тишина и одиночество.

Оставшись в хижине один, он достал из потайного кармана в рюкзаке маленький темный флакончик с еле приметной надписью на этикетке: "Смертельно. Кураре".

Выполнив свой замысел, Боб Хайли из предосторожности спрятал флакон не в рюкзак, а засунул его в щель в бревенчатой стене хижины.

Еще в низовьях Медной, на протоке Ани, в малом и бедном индейском селении Серебренникову удалось найти проводников. Два индейца-охотника, соблазненные щедрой наградой (Серебренников давал им табак, стальные ножи, рыболовные крючья и сапоги), решились идти с группой русских значительно севернее устьев Щечитны и Дикой до впадения в Медную реки Тлышитна. Щедрость и доверчивость молодого русского начальника немало удивили проводников: он сразу же выдал им не только обувь, но и одежду и на первом же привале усадил их за общий обед.

Серебренников отлично знал, какая суровая предстоит им дорога, и, помня, что дружба в отряде решает успех всего предприятия, решил не пользоваться никакими предпочтениями перед другими. На привалах он вместе с промышленниками рубил дрова, разводил костер, строил шалаш, кашеварил, а в пути, на быстринах, прыгал с байдары в ледяную воду и наравне со всеми тянул бечеву.

Бурная порожистая река стремительно неслась к океану, дыбила мутные волны, кружила обломки льдин. Эти льдины были вестниками близкой зимы, хотя шла только вторая половина августа. Близость зимы, несменявшийся северный ветер и непрерывный промозглый дождь, грозные водовороты - все это не предвещало исследователям удачи. За долгие дни надрывной борьбы с рекой им удалось пройти лишь несколько десятков километров. Но Серебренников не терял ни уверенности, ни свойственного ему бодрого расположения духа. Где-то далеко впереди, у слияния Медной с рекой Щечитна, находилась русская фактория. Штурман уверял спутников, что до фактории осталось два-три дня пути, радовался каждому пройденному порогу, а когда на отдельных участках реки течение позволяло идти на веслах, он заранее торжествовал победу. Этот неутомимый человек жил ненасытной жаждой открытий. Проводники не переставали удивляться молодому начальнику: почему он был рад какому-то безвестному утесу, притоку реки или повороту ее русла? Зачем он отмечал все это на бумаге?

Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на веслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари...

Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки.

Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение "воронов" и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнет, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской:

- "Вороны" часто не ладят со своими соседями...

- И что же? - возразил штурман. - Мы не соседи. Мы - гости.