Встреча на Эльбе. Воспоминания советских и американских участников Второй мировой войны

Затем Русаков упомянул о том, что немцы бегут от русских, чтобы сдаться американцам. Мы сразу же заявили ему, что американская армия сражалась храбро и честно и не проявляла к врагу неразумного мягкосердечия. Нам показалось, что это ему понравилось. Он поспешил добавить, что глубоко уважает американскую армию. Теперь, когда мы соединились, сказал генерал, мы быстро положим конец войне.

Наконец обмен любезностями на берегу реки закончился. Русаков сказал, что патруль Котцебу угощают в другом месте. Он распорядился позаботиться о солдатах нашего патруля, а нас, офицеров, провел в соседний дом. Стол был накрыт, вино лилось рекой. Начался обмен тостами. Кроме меня были офицеры Крейг, Мори, Говард, Русаков, полковник — адъютант генерала и подполковник Александр Гордеев, которого Русаков с гордостью отметил, сказав: «Он у меня лучший командир полка». Переводил Белоусович.

Мы провозгласили тосты за руководителей России, Великобритании и Соединенных Штатов, выпили за здоровье всех командиров и солдат обеих армии. Каждый раз говорили «пей до дна», и все скоро захмелели. Торжественный момент наступил, когда мы произнесли тост в честь покойного президента Рузвельта, о ком все русские, по-видимому, знают и к кому они питают величайшее уважение и любовь.

В то время как внимание было привлечено к этому военному и дипломатическому протоколу, наш радист сообщил в полк о встрече. Дивизия предложила послать на место два самолета. Русские подготовили посадочную полосу. Командование нашего патруля стремилось организовать встречу полковника Чарльза Адамса и генерала Русакова. Генерал заявил, однако, что он получил инструкции не идти дальше Эльбы и любой эмиссар должен прибыть к нему.

Русские предложили отвезти нас в лагерь военнопленных союзных армий, освобожденный несколько дней назад. Мы согласились и, незадолго до того как стемнело, отправились в лагерь близ Мюльберга, чуть севернее Крайница. Офицер из штаба подполковника Гордеева был нашим гидом.

Когда «джипы» подъехали к входу в лагерь, было почти темно, но не настолько, чтобы не увидеть, что мы американцы. Реакция напоминала приливную волну. Первый, кто нас увидел, изумленно воскликнул: «Боже мой, янки!» А когда «джипы» двигались по улицам лагеря, приветствия становились все громче и под конец гремели как гром. Американцы, англичане, французы, югославы, офицеры и солдаты всех национальностей приветствовали нас, пронзительно кричали, выражая свою радость. Мы были всего лишь горсткой американцев — не великой силой. Лагерные заключенные были освобождены уже несколько дней назад. Но даже наши «джипы» и американские мундиры были символами чего-то очень близкого им. Они штурмовали наши машины, хватаясь за баранки. Они до отказа набились в «джипы» и так ездили по лагерю. Им не терпелось поздороваться, пожать руку или хотя бы только дотронуться до людей из Штатов. Один военнопленный бежал за «джипом», в исступлении пытаясь сорвать с рукава какого-то солдата наплечный знак 69-й дивизии. В конце концов он оторвал его зубами. «Это на память», — улыбнулся он и поцеловал погон, прежде чем засунуть его в карман. В эти минуты бывшие узники выглядели простыми парнями, которые пали духом в годы неволи, но теперь ощутили реальность встречи с родным домом.

— Вы откуда?

— Они взяли меня в плен в Бельгии.

— Эти сукины сыны захватили меня в Дюнкерке.

— Попал в плен на линии Зигфрида в сентябре прошлого года.

— Меня схватили в Нормандии.

— Меня сбили над Бременом.

— Я из Нью-Йорка.

— Я из Лондона.

— Я из Сан-Франциско.

— Я из Парижа.

— Вы говорите по-французски? Я бельгиец.

Они изливали нам свои чувства бурно, беспорядочно, восторженно. Но никакими словами нельзя было выразить самого главного: счастья наконец-то стать свободными людьми. Они провели нас в лагерь, угостили кофе. Больше всего они хотели разговаривать, задавать вопросы.

— Это правда, что Рузвельт умер?

— Фрицы относились к нам сносно до самого конца, даже дали радиоприемник. Но эти сукины сыны из СС вели себя жестоко и подло.

— А ты, приятель, когда-нибудь видел, как подстреленный нацистскими крысами американец умирает на улице, и ты не в состоянии ничем помочь. С нами такое бывало. Зрелище не из приятных. Любви к немцам это не вызывает.

— Конечно, мы знаем, что ваши ребята всего лишь патруль. А остальные все еще на Мульде? Проклятое местечко. Высшее командование их там держит? Теперь уж это ненадолго.

— Дай мне на память автограф. Я знаю, ты никакая не знаменитость, но для нас ты важнее любой знаменитости.

— Еще кофе? Его немного, но это все, что нам удалось сейчас достать.

— Уже уезжаете? Очень жаль. Ладно. Конечно, конечно. Мы понимаем. Счастливого пути. Пока, ребята. Удачи вам, друзья. Теперь почти все кончено.

Вот что они говорили. Вот как это было. Притихшие, мы покидали лагерь. Мы не совершили ничего особенного, но мы были символами, в которые эти люди верили в долгие дни заключения. И мы были горды своими мундирами и своими делами.

Эта корреспонденция должна была стать моей последней корреспонденцией с фронта. Первая была озаглавлена «В крепости Юлих. Германия, 24 февраля, 18.30», в ней я рассказывала о форсировании 9-й армией реки Роер зимой 1945 года. Форсирование Роера было первой наступательной операцией союзников после битвы в Арденнах, завершившейся в январе. Моими последующими корреспонденциями были «Взятие Кёльна» (5 марта), «Ремагенский плацдарм на восточном берегу Рейна» (10 марта), «Вместе с американскими войсками в Лейпциге» (11 апреля) и «Концентрационный лагерь Бухенвальд» (21 апреля). Но именно этой, последней корреспонденции суждено было стать самой важной.

Собственно, то, что я находилась на Эльбе, было прямым нарушением приказа. После моего сообщения из крепости Юлих штаб главнокомандования союзных вооруженных сил в Западной Европе повторил свои инструкции специально для того, чтобы они были «доведены до сведения Энн». Это был ультиматум, согласно которому я не должна была «выходить за рамки служебных обязанностей, налагаемых на женщин». Иными словами, мне предписывалось находиться вдали от передовой. Но я была корреспондентом (а не какой-то там корреспонденткой!) ЮПИ и в журналистском деле могла дать сто очков форы любому мужчине. Теперь я собиралась сделать первый репортаж о встрече советских и американских войск на Эльбе, а такой репортаж мог быть отправлен только с передовой.

26 апреля 1945 года. В то утро, когда мы с фотокорреспондентом Алланом Джексоном летели над Торгау на двух небольших самолетах «L-5», городок казался до жути безлюдным. Мы знали, что американские пехотинцы встретились здесь вчера с русскими. В конце концов наши самолеты приземлились на клеверном поле на западном берегу Эльбы. Выбравшись из самолета, мы, преодолев дорожные заграждения, вошли в Торгау.

^{Номер американской газеты «Старс энд страйпс» с сообщением о встрече на Эльбе.}

Тут я впервые увидала русского — молодого парня, на котором были только синие трусы и пилотка со звездочкой. Множество русских солдат, раздевшись до трусов, плыли через реку на нашу сторону. Парень мчался по улице, и с него стекала вода. Увидав нас, он закричал: «Ура, американцы! Ура, товарищи!» Охваченный дружескими чувствами, возбужденный, он повел нас к берегу, где мы нашли пару обшарпанных гоночных лодок. Поскольку все мосты были уничтожены немцами, мы поплыли через Эльбу на лодке.

Когда русские на восточном берегу увидели, что мы приближаемся, они бросились к реке через высокую мокрую траву, громко приветствуя нас. Среди радостных криков и бешеной пальбы из автоматов в воздух были слышны возгласы: «Да здравствует Рузвельт! Да здравствует Сталин!»