История одного предателя

— «Держать под ружьем» невозможно. Это — слова. Я беру на свою ответственность: Боевая Организация распущена!

Авторитетный тон сделал свое дело: Центральный Комитет санкционировал роспуск.

То, что Азеф увидел после своего приезда в Россию, не внушало ему уверенности в победе революции. На собрания и митинги, которыми тогда был полон Петербург, он не ходил, — они его не интересовали. Но к обывательским разговорам прислушивался внимательно, и уже очень скоро пришел к выводу:

— До полной победы нам далеко. Будет еще реакция!

Штаб-квартира Центрального Комитета в те дни помещалась при редакции «Сына Отечества», — ежедневной петербургской газеты, ставшей центральным органом партии. Сюда сходились все руководящие деятели партии, здесь обсуждались вопросы партийного поведения в Совете Рабочих Депутатов, на всевозможных съездах, здесь же писались статьи, игравшие роль руководящих директив для партийной агитации и пропаганды во всей стране. В процессе споров, которые шли в помещении редакции, намечались основные линии тех принципиальных разногласий, которые заполнили идейное развитие партии в течение ряда последующих лет: складывалось умеренное крыло, определенно переходившее на чисто эволюционистскую точку зрения и через несколько месяцев оформившееся в особую партию «народных социалистов»; с другой стороны, начинало выявляться и крайнее левое крыло, проповедовавшее немедленное превращение происходящей в России революции в революцию социалистическую, будущая группа «социалистов-революционеров-максималистов». Можно было быть разных мнений о том или ином из этих течений, — или даже обо всех них вместе взятых, — но нельзя было не видеть, что именно здесь формируется общественное мнение партии, именно здесь находится центр ее теоретической и политической мысли.

Все эти вопросы мало интересовали посетителей той маленькой комнатки, с отдельным входом прямо из передней, которая была отведена для «боевиков». Споры, которые так волновали посетителей главных комнат редакции, сюда почти не долетали. Если о них и говорили, то говорили только с пренебрежительной насмешкой. «Делом» они все считали только одно: бросание бомб. Все остальное «пустая болтовня». И теперь, когда специалисты по болтовне», запретили им делать настоящее «дело», в «боковушке» готовы были почти злорадствовать при виде приближающегося поражения революции. Роль первой скрипки во время всех подобных разговоров играл Савинков. Азеф говорил мало: он довольствовался ролью закулисного дирижера.

У него были и свои особые заботы. Как-то вечером в конце ноября или в самом начале декабря на него было сделано покушение: два хулигана-черносотенца напали на него в глухом переулке. Не с целью грабежа; это было ясно. Ударили ножом в спину и скрылись. К счастью, шуба была хорошей, — теплой и толстой. Нож только прорезал ее, — Азеф не был даже ранен. Но взволнован он был свыше всякой меры: «лицо в багровых пятнах, — рассказывает свидетель, — губы нервно вздрагивают». Было не совсем понятно, как могла такая «мелочь», — в России того времени подобные нападения со стороны черносотенцев были самым обыкновенным явлением, — взволновать «старого революционера», «непоколебимого террориста». Никто, конечно, и не подозревал о тех думах, на которые это покушение неизбежно должно было навести Азефа: из газет тогда было известно, что формированием «черной сотни» в Петербурге руководила политическая полиция во главе непосредственно с самим Рачковским.

Именно полицией инспирировались все нападения на революционеров и вообще прогрессистов. И Азеф не мог не думать: неужели и это нападение на него организовано по приказу Рачковского? Неужели оно является местью за его, Азефа, попытку прекратить работу для полиции? Или, — еще хуже, — неужели оно является местью Рачковского за ту сторону деятельности Азефа, которую последний так старательно прятал от Департамента и которая теперь вскрыта Татаровым? Неужели он, Азеф, только для того избежал опасности быть убитым революционерами, чтобы пасть жертвой покушения, организованного его бывшим полицейским начальством?

Перспектива была мало утешительная. А так как к тому же для Азефа стало ясно, что, по крайней мере, для ближайшего периода верх снова возьмет реакция, то вывод напрашивался сам собою: надо было, во что бы то ни стало «мириться» с Рачковским.

Когда именно Азеф начал делать свои первые попытки в этом направлении, точно неизвестно. Едва ли это и будет когда-нибудь установлено. Мы знаем только, что после нескольких месяцев перерыва Азеф вновь начал стучаться в двери Департамента и писать письма Рачковскому. Очень похоже, что первые такие письма должны быть отнесены уже к периоду декабрьского восстания: по крайней мере все задуманные тогда социалистами-революционерами предприятия, — взрыв моста на железной дороге, чтобы помешать посылке войск для подавления московского восстания, взрыв охранного отделения, взрыв электрических, телефонных и др. проводов, арест председателя совета министров гр. Витте и т. д., — о которых Азеф был осведомлен, не могли быть приведены в исполнение, как прибавляет Савинков, «отчасти потому, что в некоторых пунктах намеченные места охранялись так строго, как будто полиция была заранее предупреждена о покушении». Так как обо всех этих планах были осведомлены лишь очень немногие и так как среди этих осведомленных, насколько до сих пор известно, других предателей не было, то вполне возможно, что именно этими выдачами Азеф хотел начать дело своего примирения с Рачковским (А. В. Герасимов, который тогда был непосредственным руководителем всех арестов по Петербургу, совершенно категорически утверждает, что материалов от Рачковского для арестов по социалистам-революционерам, которые носили сколько-нибудь крупный характер, он с это время не получал, а поэтому он считает мало вероятным предположение, что Азеф в это время давал Рачковскому сколько-нибудь обширную информацию.).

Если дело обстояло так, то результат для Азефа было мало утешителен: Рачковский использовывал его сообщения, но на письма не отвечал, свиданий не назначал… Причины такого поведения Рачковского стали ясны позднее.

Декабрьское восстание в Москве, в Харькове, в Донецком бассейне, на Кавказе, в Прибалтийском крае, в Сибири, — закончилось поражением революционеров: собравшееся с силами правительство беспощадно подавило все попытки сопротивления… Революционные партии вновь были загнаны в подполье, и Центральный Комитет социалистов-революционеров в январе 1906 г. принял решение о возобновлении террора.

В качестве важнейших актов были намечены покушения против министра внутренних дел Дурново, которого считали главным вдохновителем реакционного курса правительственной политики, и московского ген. — губ. Дубасова, который только что в крови потопил восстание московских рабочих. Кроме них намечены были покушения также и на некоторых из менее значительных представителей власти, особенно отличившихся во время подавления восстаний в декабре 1905 г. В ее целом намеченная кампания Боевой Организации должна была явиться ответом на ту жестокость, которую правительство проявило в период ликвидации «дней свободы».

Руководство всей работой Боевой Организации принадлежало попрежнему Азефу. Ближайшими его помощниками были Савинков и Моисеенко. Опорной базой была Финляндия, получавшая после октября 1905 г. полную свободу внутреннего самоуправления: среди ее политических деятелей находилось много людей, сочувствовавших и активно помогавших деятельности Боевой Организации. В кандидатах, заявлявших о своем желании работать в терроре, недостатка не было. На призывы Боевой Организации откликнулись все ее старые члены, частью только недавно освобожденные из тюрем; нашлось много и новых добровольцев. Число членов Организации быстро дошло почти до 30. В изобилии имелись материальные средства: деньги, взрывчатые вещества. Казалось, на лицо имелись все данные для успеха…

Но работа ставилась «по-казенному»: старыми методами. Извозчики и уличные торговцы папиросами должны были выслеживать выезды намеченных лиц; затем должны были выступать бомбометатели. Все точно по тому рецепту, который с таким успехом был применен в деле Плеве… «Художниками в деле террора» теперешних руководителей Боевой Организации Зубатов никогда не назвал бы. Работу они вели по трафарету, — без смелой выдумки, без богатой инициативы.