Папство и крестовые походы

Помимо этой кипучей дипломатической деятельности во Франции, Англии, Италии, Германии, глава римской церкви, подготовляя организацию крестового похода, обратился с посланием к византийскому императору Алексею III. Константинополь также должен был, по мнению лапы, двинуть войско для освобождения «святой земли»; такое требование было предъявлено византийскому василевсу в папском послании. Этот документ заслуживает особого внимания. Дело в том, что Иннокентий III лелеял планы распространения владычества римской церкви на Византию. Для него важно было не только и не столько участие Византии в крестовом походе (хотя папа безусловно стремился использовать ее материальные и военные ресурсы в целях установления верховенства курии на Востоке), сколько другое — подчинение греческой церкви римской. В своем послании папа прежде всего поднял перед византийским императором вопрос о церковной унии. Воссоединение церквей — это была старая формула римских первосвященников, за которой скрывались совершенно определенные намерения наместников св. Петра: ликвидация самостоятельности греческой церкви, присвоение ее богатств и доходов, приведение к послушанию константинопольского патриарха — главы православной церкви, а вслед за ним — и самого императора.

Крестовый поход за отвоевание Иерусалима и церковная уния сразу же оказались тесно связанными друг с другом в политике Иннокентия III потому, что папа увидел в крестовом походе удобное средство добиться одновременно двойного успеха: подчинить Риму и Иерусалим, и Константинополь. Едва ли можно утверждать, что уже в 1198 г. Иннокентий III ясно представлял себе конкретный путь решения этой задачи. Но, несомненно, какие-то смутные планы насчет того, чтобы использовать силы крестоносцев для утверждения католицизма в Византии, уже тогда бродили в голове папы. Скорее всего, он мог в тот момент рассчитывать на крестовый поход лишь как на способ устрашить правящие круги Византийской империи различными осложнениями, неизбежными для нее в связи с этим предприятием западных рыцарей, и, таким образом, заставить василевса пойти на уступки в вопросе об унии.

В самом деле, в своем послании к Алексею III папа не ограничился «отеческими» увещаниями и ссылками на евангелие, — он довольно прозрачно намекнул, что в случае отклонения Константинополем требований апостольского престола, против Византии, возможно, выступят некоторые силы Запада. Это была угроза, хотя и скрытая; она была сделана в тот самый момент, когда Иннокентий III приступил к проведению в жизнь своих крестоносных замыслов. Не указывает ли такая угроза на прямую связь этих последних с антивизантийской политикой папства? Не говорит ли она о том, что Иннокентий III уже в начале организации крестового похода тайно вынашивал мысль натравить на Византию военные контингенты феодального Запада и попытаться, таким образом, реализовать планы обращения греков в католическую веру (со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями)? Во всяком случае, папа воспользовался благоприятной ситуацией для того, чтобы активизировать антивизантийскую политику.

Дипломатическая игра Иннокентия III — его увещания и угрозы — не возымела действия: Константинополь как в 1198 г., так и в 1199 г. отклонял требования и домогательства апостольского престола. Такая позиция Византии еще более разжигала аппетиты курии. По мере дальнейшего развития событий Иннокентий III постарается привести в исполнение свои, в 1198—1199 гг. еще, может быть, неясные по способам их практического осуществления, но вполне отчетливые по своей сути угрозы в адрес Византии.

Так, уже в 1198 г. начал завязываться тот узел, который к весне 1204 г. стянулся тугой петлей вокруг Константинополя. Антагонизм папства и Византии, основой которого служила экспансионистская политика римских понтификов, явился первой (по времени своего возникновения), хотя и не самой главной причиной так называемой перемены направления четвертого крестового похода. Вскоре к ней присоединились и другие, более значительные.

Сборы в крестовый поход на Западе. Призыв Иннокентия III к крестовому походу был поддержан церковниками, — если не денежными средствами, то проповедями. Католические прелаты начали повсюду произносить зажигательные речи в пользу «священной войны», всячески стараясь привлечь к делу папы одних — обещаниями небесных, других — земных благ.

В роли нового Петра Пустынника теперь выступал некий французский священник Фульк из Нейи (селение на реке Марна), который ловко использовал темноту народных масс для того, чтобы завоевать себе репутацию «божьего человека», наделенного даром творить чудеса и исцелять больных. «Он хорошо знал, — пишет о нем современный хронист, не лишенный, видимо, проницательности, — кого и в какое время он мог и должен был исцелять». Однако, хотя проповеди Фулька и подобных ему фанатиков пользовались известным успехом среди крестьян, но успех этот был мимолетным: на какой-то миг люди из народа могли еще поддаться пылким увещаниям папских проповедников, но потом приступ крестоносного благочестия очень скоро проходил.

Призыв католической церкви нашел отклик, да и то довольно ограниченный, преимущественно в феодальной среде — прежде всего во Франции. Папскому обращению вняла сравнительно небольшая часть сеньоров и рыцарей. Крупнейшие государи на этот раз отказались повиноваться курии. Французский король Филипп II Август после неудачного опыта, проделанного десять лет назад, держался того мнения, что на человеческую жизнь достаточно и одного крестового похода. А рыцарственный Ричард Львиное Сердце — он был еще жив, когда Фульк отправился проповедовать «священную войну», — откровенно издевался над его пылкими речами. Герой третьего похода заявил, по словам английского хрониста Джеральда Камбрезийского, следующее: «Ты советуешь мне отречься от моих трех дочерей — гордыни, жадности и распутства. Ну, что ж, я их отдаю более достойным: мою гордыню — тамплиерам, мою жадность — цистерцианским монахам и мое распутство — попам».

Непосредственные приготовления к крестовому походу развернулись с 1199 г. В конце ноября в замке Экри в Шампани происходил рыцарский турнир. Здесь перед собравшимися выступил Фульк. После этого многие из присутствовавших приняли обет встать на «стезю господню». Среди, них были некоторые видные феодальные магнаты Франции — графы Тибо Шампанский, его зять Балдуин Фландрский, Луи Блуаский, Гуго де Сен-Поль и Симон де Монфор. будущий предводитель крестового похода против альбигойцев. Всех этих сеньоров влекли на Восток отнюдь не какие-либо особенно глубокие религиозные убеждения. Их интересовали не «святые места» сами по себе. Причины крестоносного порыва этих феодалов заключались в другом. Почти все они во время недавней войны французского королевства с английским держали сторону последнего, т. е. воевали в одном лагере с врагами Филиппа II Августа. Теперь эти бароны опасались репрессий французского короля и прежде всего, конечно, испытывали страх за свои земли во Франции. Чтобы лишить Филиппа II Августа возможности захватить их, графы Фландрский, Блуаский и прочие союзники Ричарда решили стать крестоносцами: ведь имущество крестоносцев находилось под охраной церкви. Об этих отнюдь не благочестивых мотивах, приведших к участию в походе видных французских сеньоров, ясно пишут некоторые хронисты: «Балдуин, граф Франдрии и Геннегау, печалясь о смерти короля Ричарда и опасаясь козней французского короля, принял крест со многими баронами для того, чтобы уйти из-под его власти и избежать войны с ним», — сообщает, к примеру, один геннегауский летописец. Из этого видно, что весьма земные заботы и помыслы побуждали феодальных магнатов к заморским авантюрам. Сеньоры стремились оградить свои владения от покушений короны и, разумеется, умножить их за счет захватов на Востоке.

Захватнические мотивы руководили в основном и массой рыцарства — вассалами и субвассалами, которые постепенно присоединялись к знати. Впоследствии рыцарь Робер де Клари откровенно заявил, что крестоносцы явились в Византию, «чтобы завладеть землей».