Россия и русские. Книга 1

Москва же символично называлась «Третьим Римом» и «вторым Иерусалимом», наследницей как Римской империи, так и христианской Церкви. Верующие прихожане каждый день слушали о том, как русские князья происходили от Пруса, брата римского императора Августа, и о том, как Владимир Мономах получил регалии от византийского императора Константина, признавшего его статус царя. Макарий начал сличать и готовить летописи, составленные в различных русских землях. Все они были собраны в «Лицевой свод» — последовательное и полное повествование, проследившее московское наследие со времен Киевской Руси, Римской империи и древних евреев⁵¹.

Теория «Москва — Третий Рим» в сущности своей являлась скорее не политической, а моральной и религиозной доктриной. Она должна была восприниматься как часть комплекса символов и рассказов, подчеркивавших особенное, уникальное наследие, доставшееся Руси. Сама теория обладала парадоксальным и двусторонним потенциалом, так как могла рассматриваться с пессимистической и оптимистической точек зрения и использоваться либо как выражающая интересы светской власти, либо как оппозиционная ей. По сути, светские лица Москвы редко обращались к этой теории из-за ее противоречивости и из-за того, что она укрепляла позиции Церкви, в их глазах и так уже достаточно сильные. Проповедуемая с кафедры, идея «Москва — Третий Рим» оказалась, однако, довольно популярной среди простых православных людей, убежденных в уникальности и неповторимости миссии, предназначенной их стране. Для людей, живших на уязвимой территории и вынужденных постоянно быть готовыми к войне, это было и утешительное, и потенциально возбуждающее мировоззрение⁵².

Иван IV: личность и идеология

В 1533 г., когда Иван IV сел на престол, Москва строила все более грандиозные геополитические и религиозные планы. Завоевание великой Новгородской республики было завершено, и Москва претендовала на то, чтобы стать главой не только наследников Киевской Руси, но и всех христианских держав.

Однако государство оставалось довольно уязвимым и не могло стать великой азиатской или европейской державой, не обеспечив себе большей безопасности. В Балтийском регионе тевтонские рыцари представляли еще заметную силу, Дания и Швеция постепенно крепли, а Литва превратилась в серьезного соперника, обладавшего примерно такой же территорией, но с более плодородными землями. А ее претензии на наследие Киева были не менее убедительны, чем московские. Более того, Литву поддерживала католическая Польша: вместе они формировали самое обширное государство в Европе.

В какой-то степени еще большую опасность представляли наследники Золотой Орды: Крымское ханство, Ногайская Орда и ханства Сибири, Казани и Астрахани, являвшиеся исламскими государствами, переходившими к оседлости, но не терявшими удивительной силы своих предшественников-кочевников. Их поддерживала Османская империя, самое могущественное государство на Среднем Востоке, находившееся в зените славы и в полном расцвете сил после подчинения Балкан и окончательного завоевания Византии. Защита открытых южных границ степи от набегов крымских татар постоянно требовала немалых усилий и вложений от Московского государства, с его еще малонаселенной и относительно неплодородной землей.

Обстоятельства, при которых Иван вступил на трон в 1533 г., показывали, что Московии грозила не только внешняя опасность, но и разрывавшие ее внутренние проблемы. Отец Ивана умер, когда тому исполнилось всего три года. Ребенок с матерью-вдовой остался на попечении ее семьи, Глинских. Регентство — всегда нелегкий период для монархии, и этот случай не стал исключением. Глинские, Бельские и Шуйские, в то время наиболее сильные боярские семьи, ожесточенно боролись за влияние на маленького князя, за богатство и покровительство двора. Таким образом, среда, в которой рос Иван, была далеко не благоприятной, что стало особенно заметно после смерти его матери в 1538 г. Самому Ивану никогда не угрожала непосредственная опасность, и он не подвергался никакому насилию, ибо, несмотря на свои распри, бояре продолжали испытывать благоговейный трепет перед государем всея Русы.

Иван же мог видеть и понимать, что его придворные, находясь и действуя под властью великого князя, ему самому эту власть практически не оставляли. Таким образом, еще в детстве он начал испытывать постоянную затаенную злобу по отношению ко всем боярским кланам. Это чувство перманентно теплилось в нем, иногда перерастая в пламя.

В январе 1547 г. во время коронации в Успенском соборе Кремля молодой Иван получил титул «Царь и великий князь всея Руси». Он стал первым московским князем, официально нареченным царем в самом начале своего правления. Митрополит Макарий перекрестил Ивана и надел ему на голову шапку Мономаха как символ двойного происхождения его власти — и от церкви, и от Византийской империи. Иван претендовал не только на суверенитет, независимость от других держав, но и на превосходство своего государства — универсальной христианской монархии — над всеми остальными в мире. Он убедил патриарха Константинопольского, старшего среди православных церковников, прислать ему документ, ратифицировавший статус Руси. Однако Иван отказался от того, чтобы византиец возлагал венец на его голову. Он нуждался в публичном признании патриархом статуса государства, но не желал прямого подчинения Греческой церкви, носившей пятно поражения неверными⁵³.

С другой стороны, Иван хотел сохранить связь с наследием Византийской империи (отсюда и византийские регалии, и шапка Мономаха). Позже в Золотом зале Кремлевского дворца и в Архангельском соборе появились фрески и иконы, изображавшие Ивана в длинном ряду князей, начинавшемся с израильских правителей времен Ветхого Завета и включавшего римских и византийских императоров. Там были и картины крещения Руси при Владимире, а также фрески, изображавшие вручение византийских регалий Владимиру Мономаху. Князья изображались с непокрытой головой и с нимбом в византийском духе, символизировавшим святость⁵⁴.

Эти фрески отражали осмысление Иваном IV своей миссии, заключавшейся в том, чтобы вести человечество сквозь трудности, невзгоды и обман современной эпохи нестабильности к спасению или проклятию. Таким было понимание великим князем идеи святости его земли. Этой идее, сформулированной Макарием и другими наставниками, он привык верить. Однако представления Ивана несколько отличались от учения Макария, и это различие в годы правления нового царя становилось все более заметным. Макарий, как и Иосиф Волоцкий, верил в то, что монарх прежде всего должен быть набожным и представлять собой идеал добродетели, богобоязненности. «Он остается чистым перед Богом в любых ситуациях… он никогда не пропускает церковные службы… Оставляя охоту и все остальные царские развлечения, он обязан исполнять волю Христову, сохранять вверенное ему государство, поддерживать справедливость и защищать от варваров и римлян». Таким образом, царь оказывался связанным законом Божиим. «Если царь, что носит алые одежды и корону, надеется на свое высокое происхождение и начинает гордиться собой и своим положением, то наполняется он ненавистью к другим и не исполняет наказов святых отцов; если осмеливается он так вести себя, то будет он осужден как любой, кто борется против слова Божьего»⁵⁵.

Таково было мнение не только Макария. Церковь благодаря обширным земельным владениям и объединяющей национальной роли, которую она приняла на себя еще под монгольским владычеством, оставалась влиятельной силой в Московии. Публичный церемониал подчеркивал ее роль. Например, во время водосвятия на Крещение царь стоял с непокрытой головой на льду замерзшей Москвы-реки среди своих бояр. А митрополит в это время освящал воду и кропил ею собравшихся. В Вербное воскресенье в ходе процессии в центре Москвы, изображавшей вхождение Христа в Иерусалим, царь вел осла, на котором восседал митрополит. Церемония водосвятия проводилась по византийской модели, процессия в Вербное воскресенье — по католической: в обоих случаях царская набожная, благоговейная униженность намеренно преувеличивалась⁵⁶.