Океан и кораблик

- Ненависть всегда плохо кончается, Лариса Николаевна. Бойтесь ее. До свидания.

Мы пошли в разные стороны. Это было вчера.

Я шла по аллее, усыпанной гравием, и он хрустел под ногами. А может, это снежок, запорошивший гравий, так хрустел. Ночь была безлунная, и ослепительно сверкали в ночном небе огромные косматые звезды.

Я люблю тебя, как сорок Ласковых сестер.

Я приостановилась. Мне надо его разлюбить. Просто разлюбить, и все! Но как это сделать?

Когда я вошла в темную теплую переднюю, до меня донесся из столовой взволнованный, изменившийся голос Иннокентия:

- Да, да... ведь я был мальчишкой!.. А вы никогда ни слова плохого о ней... Эта интеллигентская мягкотелость... Умудренные жизнью люди...

Я разделась, дрожащими руками повесила пальто и, стараясь погромче топать, вошла в столовую.

Рената Алексеевна, очень бледная, и нахмурившийся Кафка Тутава сидели рядом на диване. Мой дядя сидел в кресле, в углу, закрыв рукою глаза. У сервированного стола (к еде не прикасались, видно, ждали меня, в этом добром доме всегда ждали друг друга) стоял мрачный, злой Иннокентий. Лицо его испугало меня. Всегда спокойное и замкнутое, оно показалось мне совсем юным, беспомощным, отчаявшимся.

- Вы предоставили мне самому убедиться... Но цена этого урока слишком велика...

Он удрученно замолчал...

- Ну вот, поговорили... Простите меня. И ты, Марфенька. извини. Я пойду... Похожу у океана.

Иннокентий бросился вон из дома, как был, в одном свитере.

- Кент, оденься, простудишься!- закричала вслед ему мать. Она хотела бежать за ним, но Кафка удержал ее:

- Ты же сама простудишься.

Рената Алексеевна с трудом сдерживала рыдания. Не знаю, что они там делали дальше. Я мчалась сломя голову за Иннокентием с его пальто в руках.

Догнала его у самого обрыва. Он искал в темноте тропу, идущую вниз к океану.

- Сейчас же оденьтесь!- заорала я.- Ваша мама боится, что вы простудитесь.

- Не стоило беспокоиться,- пробормотал Иннокентий, но послушно надел пальто.- Марфенька! Кабы ты знала, как мне тяжко! Как... тяжко.

Он опустился на мокрый камень у обрыва и замер, обратив лицо к океану.

Судорога сжимала мне горло, и я не могла вымолвить ни слова. Только нагнулась и подняла его шапку, упавшую в заснеженную траву. Так я и стояла с шапкой в руках, долго, пока не закоченела. Океан бушевал далеко внизу, круша скалы. Луч прожектора скользнул по океану, по городку, горам, на миг осветил нас.

Наконец Иннокентий словно бы очнулся.

- Как! Ты еще здесь! И раздета!- вскричал он, окончательно придя в себя. Он вскочил на ноги, сняв с себя пальто, надел на меня и велел бежать домой, сколько есть сил.

- Но вы опять останетесь без пальто.

- Беги, тебе говорят, я за тобой...

Теперь мы изо всех сил бежали по темным аллеям, я впереди, он - чуть позади, словно догоняя. Уже смех меня начал разбирать. У дома я приостановилась, и Иннокентий догнал меня. Он с силой прижал мое лицо к довольно-таки колючему свитеру, буркнул какое-то извинение и, забрав свое пальто, ушел к себе в бунгало.

Я вернулась домой. Дяди не было. Он с моим пальто в руках искал меня по всему парку. Потом зашел в бунгало и, успокоенный Иннокентием, вернулся домой. Мы ужинали вчетвером. Говорили об Иннокентии.

- Вот что он носил в душе все эти годы,- сокрушенно сказал Кафка Тутава.- Возможно, думал, что, будь родной отец, он удержал бы его от этого брака. Но как я мог употребить родительскую власть, не допустить? Мы привыкли уважать в нем личность, даже когда он был ребенком...

Рената Алексеевна долго подавленно молчала. Лицо ее осунулось и постарело.

- Я понимала, что такое Лариса...- наконец произнесла она,- меня просто убивало, что мой сын мог полюбить такую девушку. Я осторожно намекала ему... но боялась оскорбить его чувства... Мы слишком привыкли уважать духовную независимость Кента. Мы считали его взрослым мужчиной, потому что он был умен, развит. А он был всего лишь мальчик... Наверное, надо было просто запретить...

- Может, он в душе и хотел этого,- вдруг сказала я.

Все посмотрели на меня как-то удивленно. Видно, такая мысль никому в голову не приходила.

__ Что теперь ворошить прошлое?- с досадой заметил дядя.- Надо думать, как быть теперь. Кент уходит в плавание. Лариса несколько успокоится, как всегда, когда его нет. Опять увлечется самодеятельностью. Будет сама отсылать мальчика к вам. Лишь бы она не уехала из Баклан...

- Почему Кент не встретил такую девушку, как наша Марфенька! - вздохнул Кафка Тутава.

Рената Алексеевна промолчала.

* * *

И был еще один вечер, самый последний, накануне отплытия.

Тутава сам съездил за Юрой. Лариса уходила куда-то и без возражений отпустила мальчика ночевать.

Мы все собрались в теплой, уютной столовой, поужинали, напились чаю и уселись поудобнее. Рената Алексеевна рядом с мужем на диване, я на низенькой мягкой скамеечке возле дяди, Юра сидел, тесно прижавшись к отцу... Они уместились в одном кресле. В худеньком лице мальчика застыло отчаяние: последний вечер с отцом. Время от времени он спрашивал: - Меня нельзя взять с собой... никак-никак нельзя? Иннокентий ласково объяснял ему, что судно не пассажирское и детей брать с собой воспрещается. Я отводила глаза, не понимая, почему бы и не взять мальчика с собой, раз для него разлука с отцом - подлинная трагедия. Я бы и Костика взяла, если бы это зависело от меня.

Говорили об океане, который навсегда вошел в жизнь этих людей, а теперь и в мою. Я слушала внимательно, удивляясь, как переплетались цели и задачи тех, кто уходил завтра с "Ассоль", и тех, кто, оставаясь на берегу, тем не менее твердо ждал от этого плавания чего-то для себя лично. Каждому свое.

Иннокентий Щеглов мечтал открыть и исследовать неизвестные течения в океане. Это была его страсть, его мечта с детских лет. Капитан Ича Амрувье однажды напал на неизвестное мощное течение, когда рыбачье судно, капитаном которого он был, отнесло тайфуном далеко от океанских дорог. Ича во время своего вынужденного дрейфа успел сделать лишь несколько измерений; искалеченное бурей судно подобрали на буксир и доставили до Баклан прямехонько в док.