Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века
Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века читать книгу онлайн
Так уж получилось, что именно по текстам классических произведений нашей литературы мы представляем себе жизнь русского XVIII и XIX веков. Справедливо ли это? Во многом, наверное, да: ведь следы героев художественных произведений, отпечатавшиеся на поверхности прошлого, нередко оказываются глубже, чем у реально живших людей. К тому же у многих вроде бы вымышленных персонажей имелись вполне конкретные исторические прототипы, поделившиеся с ними какими-то чертами своего характера или эпизодами биографии. Но каждый из авторов создавал свою реальность, лишь отталкиваясь от окружающего его мира. За прошедшие же столетия мир этот перевернулся и очень многое из того, что писалось или о чем умалчивалось авторами прошлого, ныне непонятно: смыслы ускользают, и восстановить их чрезвычайно трудно.
Так можно ли вообще рассказать о повседневной жизни людей, которых… никогда не существовало? Автор настоящей книги — известная исследовательница истории Российской империи — утверждает, что да, можно. И по ходу проведенного ею увлекательного расследования перед взором читателя возникает удивительный мир, в котором находится место как для политиков и государственных деятелей различных эпох — от Петра Панина и Екатерины Великой до А. X. Бенкендорфа и императора Николая Первого, так и для героев знакомых всем с детства произведений: фонвизинского «Недоросля» и Бедной Лизы, Чацкого и Софьи, Молчалина и Скалозуба, Дубровского и Троекурова, Татьяны Лариной и персонажей гоголевского «Ревизора».
знак информационной продукции 16+
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Так, Арсений Андреевич Закревский, небогатый помещик из захолустья, быстро поднялся в годы Наполеоновских войн исключительно благодаря собственным дарованиям. В январе 1812 года он был назначен директором Особенной канцелярии при военном министре — главной военной разведки, а в 1815 году занял место дежурного генерала Главного штаба (фактически заместителя начальника этого учреждения), в формировании которого сыграл важную роль [197]. В 1818 году Закревский, тогда еще обласканный милостью царя, женился на Аграфене Толстой, взяв за нее в приданое 12 тысяч душ. Представители старинной знати Толстые уступили только потому, что сватом выступил сам Александр I.
В романе «Война и мир» воспитанник Ростовых Борис Друбецкой, представитель древнего, но обедневшего рода, сделав штабную, адъютантскую карьеру, женится на богатой невесте Жюли Карагиной. Приданое тяготело к чину, а чин искал приданого.
Однако не всем везло. Алексей Петрович Ермолов, например, уже став командующим Кавказским корпусом, не получил от государя никаких пожалований и оставался беден. Поэтому ему пришлось отказаться от перспективы создать семью с женщиной своего круга — ее следовало содержать подобающим образом — и ограничиться походными женами из местных горских племен. В письме Закревскому он с грустью рассуждал о любви своей молодости: «Было время… весьма был близок от женитьбы, но скудное состояние с моей стороны и ее бедность не допустили меня затмиться страстью… Я, как и ты, имею правило ничего не просить, а дать мне, быть может, не догадались бы» [198].
Если мужчина-дворянин рассчитывал содержать семью, ему следовало не просто служить, а служить успешно, нацелясь на высокий чин и хорошее приданое невесты. Отказ Чацкого от службы автоматически выбивал его из числа кандидатов на брак, что, без сомнения, становилось дополнительной причиной для раздражения, щедро изливаемого на окружающих — не в последнюю очередь на женщин.
Аннет Оленина недаром жаловалась на «гордость мужчин» и говорила о своем «презрении» к этому чувству. Позволим себе в третий раз процитировать дневник, который она собиралась передать в назидание собственным дочерям. Демонстрация мужского «превосходства» уже тогда очень обижала женщин.
«Бедные твари, как вы ослеплены! Вы воображаете, что управляете нами, а мы… не говоря ни слова, водим вас по своей власти: наша ткань, которою вы следуете, тонка и для гордых глаз ваших неприметна, но она существует и окружает вас. Коль оборвете с одной стороны, что мешает окружить вас с другой. Презирая нас, вы презираете самих себя, потому что презираете тех, кому повинуетесь. И как сравнить скромное наше управление вами с вашим гордым надменным уверением, что вы одни повелеваете нами?» [199]
Окружающая реальность давала образованной и думающей даме много причин чувствовать себя задетой. Комедия «Горе от ума» полна высказываний «шовинистического», как сейчас сказали бы, толка. Они сделаны так естественно, что не возникает тени сомнения: ни автор, ни большинство читателей просто не замечают их, считают в порядке вещей.
Нас не удивит тот факт, что Софья, тайно встречаясь с Молчалиным, подвергается осуждению. А Чацкий — молодой человек, влюбленный и ищущий брака, — напротив, в своей остающейся за рамками сценического действия жизни встречается с дамами, так сказать, по естественной надобности. Когда Молчалин советует ему посетить ради покровительства влиятельную московскую барыню Татьяну Юрьевну, герой отвечает: «Я езжу к женщинам, да только не за этим», — одной фразой очерчивая значение слабого пола.
Читая через 200 лет пьесу, мы легко делаем скидку на эпоху: то, что порицаемо в женщине, естественно для мужчины. Но есть другая странность, которая царапает сейчас и, видимо, оставляла равнодушными тогда. Софье 17 лет, она едва вошла в брачный возраст. Чацкий расстался с ней три года назад, когда девушке исполнилось четырнадцать. С тех пор он ни разу не сообщал о себе ни ей, ни Фамусову. Тем не менее Чацкий считает себя в праве искать в Софье оставленную возлюбленную, едва ли не невесту. Удивляется ее холодности, подозревает в измене, засыпает догадками.
И Софья с Лизой наперегонки пускаются в оправдания. Сначала за барышню заступается горничная: «Ей-богу, нет пяти минут, / Как поминали вас мы тут». Потом в себя приходит и хозяйка:
И слышит недоверчивый ответ: «Положимте, что так». Странно, но притязания Чацкого почему-то никого не удивляли. В том числе и саму Софью. Хотя из ее разговора с Лизой видно, что она была обижена на прежнего поклонника за отъезд: «Ах! если любит кто кого, / Зачем ума искать и ездить так далеко?»
Многие ситуации в комедии зеркальны. Чацкий обвиняет окружающих в том, в чем легко может быть обвинен сам, но это не смущает героя. Вот во время беседы с Софьей, уже несколько огорченный ее равнодушным приемом, Александр Андреевич перебирает старых московских знакомых и, конечно, задевает каждого. На память приходит учитель танцев:
Дальше герой не продолжает свою мысль, переходя к «смешенью языков» «французского с нижегородским». Но и без пояснений понятно, что молодой дворянин возмущен не просто снисходительным отношением и даже восхищением, которое в русском обществе возбуждают учителя-иностранцы. Эти «подбитые ветерком» бродяги низкого происхождения, которых «под великим штрафом» велят признать педагогами и которые обосновываются в домах у знати, могут составить порядочному человеку марьяжную конкуренцию, подслужившись к какой-нибудь княгине не первой молодости.
Далее, в разговоре с графиней-внучкой Хрюминой снова возникает тема засилья иностранцев, и снова в связи с брачными делами. Теперь на острый язык попались мужчины. Хрюмина задает Чацкому вопрос, не женился ли он в чужих краях. И удивленный герой слово в слово повторяет вопрос Софьи: «На ком?»
отвечает Хрюмина.
Впору смутиться, но не на того напала. Герой тут же парирует:
В сущности, проблема, которая беспокоит Чацкого в случае Гильоме и Хрюмину в случае модисток, одна — предпочтение на брачном поприще, которое может быть отдано иностранцам низкого происхождения. Русские — мужчины и дамы — оскорбляются такой возможностью в равной степени. Вопрос больной. Но какая разная реакция! Софья шокирована самим предположением: «Танцмейстер! можно ли!» Чацкий, напротив, горячо и в обидной для собеседницы форме встает на защиту права кавалеров предпочитать французские «оригиналы» бледным отечественным копиям.
