«Теория заговора». Историко-философский очерк

Говоря о связи «теории заговора» с христианством, мы должны, помимо содержательных аспектов, обратиться к следующей проблеме. Во введении к нашей работе мы отмечали тот факт, что конспирологические концепции зачастую создавались как результат прочтения, интерпретации более ранних конспирологических текстов. Тем самым достигалось решение несколько задач. Во-первых, подобный вариант конспирологического «палимпсеста» служил обеспечением достоверности авторского построения. Субъективизм той или иной исследовательской позиции уравновешивался ссылкой на более ранний источник информации, в итоге читательская аудитория получала подтверждение авторской объективности. У. Эко отмечает в данной связи как достаточно типическую позицию Н. Уэбстер — автора книги «Тайные общества и подрывные движения» — по поводу происхождения «Протоколов сионских мудрецов». Высказав ряд критических замечаний, ставящих под сомнение подлинность происхождения «Протоколов», Уэбстер делает неожиданное заключение: «Единственное мнение, которое я рискую высказать, таково: подлинные или поддельные, эти “Протоколы” представляют собой план всемирной революции и, учитывая их пророческий характер и их ошеломительные совпадения с программами иных тайных обществ былых времён, они являются творениями рук либо какого-то общества, либо кого-то, замечательно информированного о традициях тайных обществ» ^{194}. В результате достигается двойной эффект: критическое прочтение оборачивается признанием аутентичности «Протоколов», подлинность которых дополнительно обосновывается заявленной критической позицией. Кроме того, возникает представление о временной актуальности конспирологического взгляда на историю, где прошлое и настоящее обретают «реальную», «объективную» взаимосвязь. «Истинность» содержания «Протоколов», в свою очередь, обосновывает «истинность» работы самой Уэбстер.

Во-вторых, значительно изменяется масштабность собственно заговора. Помимо хронологической глубины он получает теперь ещё и содержательную широту. Явления совершенно разных уровней получают непротиворечивое единое толкование. Так, например, усиление влияния древних сатанинских сил в мировой истории находит своё выражение в индустрии популярной музыки. «Никто не обратил бы внимание на шутовскую группу из Ливерпуля и на их двенадцатиатональную систему “музыки”, если бы пресса не подняла бы вокруг них настоящий ажиотаж. Двенадцатиатональная система состояла из тяжёлых повторяющихся звуков, взятых их музыки жрецов культа Диониса и Ваала и подвергнутых “современной” обработке Адорно (Adorno), близким другом королевы Англии и, следовательно, Комитета 300» ^{195}, — пишет по поводу популярности «Битлз» современный американский конспиролог. Подобный посыл — признание инфернального источника популярной группы, находит своё дальнейшее развитие уже в сочинении отечественного конспиролога. По мнению Н. Боголюбова, «Битлз» вовсе не являются исключительным примером оккультного воздействия сатанинских сил на души молодого поколения: «Сами рок-музыканты свидетельствуют, что во время выступлений зачастую на них сходит какая-то сила, парализующая волю и управляющая их поступками. Зачастую рок-музыканты являются сознательными служителями дьявола, членами церкви сатаны» ^{196}.

Естественно, что рассмотренный методологический приём: утверждения, основанные на взаимных ссылках, устраивает далеко не всех конспирологов. Известный американский конспирологический автор замечает по этому поводу: «Когда заявления и утверждения не подтверждены твёрдыми доказательствами, а попытки найти такое доказательство приводят по кругу вновь к начальной точке — особенно когда кто-то цитирует кого-то ещё — то мы должны отбросить такую историю как ложную» ^{197}.

Это объясняется тем, что необходимость тайных действий возникает при активизации определённого меньшинства (расово-этнического, религиозного, социально-классового, сексуального), которое не может явно противопоставить себя большинству. А. Г. Дугиным отмечается, что в «современной конспирологии неизменно подчёркивается именно человеческий характер заговора, а телеологические идеи Предопределения, как правило, играют вспомогательную роль» ^{198}. Поэтому конспирологическая деятельность «тайных обществ» имеет негативные последствия. Во-первых, она консолидирует обозначенное меньшинство, консервируя в нём потенциально неприемлемые для общества свойства и качества. «Для тайных обществ не существует правил поведения — законов, по которым живут общества. Для них не существует обязательств перед правительствами и правителями, и человечество для них — единая серая масса» ^{199}, — утверждает современный отечественный автор. Во-вторых, большинство не имеет адекватных средств борьбы с «тайными обществами» — в силу слишком разных способов действия большинства и меньшинства. Поражение большинства тем самым становится неизбежным, его кажущееся превосходство — не более чем иллюзия, развеять которую стремятся как раз конспирологические авторы.

Но подобное поражение не обязательно оборачивается торжеством, окончательной победой «тайных обществ», так как их могущество в известной степени относительно и не окончательно. В силу порочности самой природы «тайных обществ», их выключенности из нормального течения социальных процессов, подобная победа невозможна в рамках исторической действительности. Рациональное начало, доминирующее в конспирологическом сознании, не позволяет при поражении большинства допустить синхронизированное абсолютное торжество меньшинства. Симптоматичны в данном контексте слова известного французского романиста П. Дриё ла Рошеля, из его дневника начала Второй мировой войны. Пророчески размышляя о причинах грядущего неизбежного поражения Франции в военной кампании, писатель предлагает следующий прогноз: «Все эти тайные братства смыкаются здесь и помогают друг другу с неприкрытым фанатизмом: опиум, оба вида извращений, еврейство, салонная аристократия, декадентское искусство. И всё окутано политическим франкмасонством. Всякий наркоман знает, что всегда найдёт кого-нибудь, кто защитит его от властей, высокопоставленного чиновника министерства внутренних дел или полиции. Они находят опору в радикализме, социализме и коммунизме. Они достигли триумфа в период народного Фронта. Всё ещё держат в своей власти некоторые тайные пути. Ждут победы Сталина над Гитлером. И погибнут от этой победы. Вот что забавно» ^{200}. В приведённых словах французского писателя мы находим ответ на весомый упрёк критиков и исследователей «теории заговора». Суть этой критики сводится к невозможности представить социальную процессуальность в виде линейной последовательности причинно-следственных отношений. «Жизнь общества — это не только арена, на которой меряются силами противоборствующие группы, это деятельность в рамках более или менее гибкой, но нередко и хрупкой структуры институтов и традиций, и она вызывает — помимо самых разных сознательных противодействий — множество непредвиденных реакций в этой структуре, некоторые из которых, возможно, вообще непредсказуемы» ^{201}, — пишет по этому поводу К. Поппер.

Итак, «теория заговора» содержит в себе определённые нами фундаментальные смысловые и структурные элементы. Исторический процесс не есть хаотический набор событий, явлений, он предполагает наличие имманентного двигателя. Наличие подобного двигателями признаётся и квалифицируется далеко не всеми людьми. Известный немецкий конспирологический автор XIX века Г. М. Пахтлер следующим образом характеризует сложившуюся ситуацию: «Люди, относящиеся к новой и новейшей истории не поверхностно, а серьёзно и желающие доискаться внутреннего её смысла, постоянно встречаются с глубоко прискорбным фактом злонамеренного искажения исторической правды. Постоянно приходится наталкиваться на стройную систему, цель которой — вести человеческий разум и сердце по ложному пути» ^{202}. Это связано с тем, что адекватная интерпретация, осознание смысла истории уже более не отражает рациональные способности индивидуума. Всё большее значение приобретает социально закреплённое историческое знание, данное не в опыте, но социально опосредованное, лишённое объективности, а, следовательно, истинности. Приведённый упрёк сторонникам «истории истеблишмента» сохраняет актуальность и для современных конспирологов. «У многих аналитиков слово “конспирология” вызывает отторжение. “Теория заговора” воспринимается как некий фантом, о котором неприлично говорить в экспертном сообществе» ^{203}.