Иудейский наперсник

Я уже упомянул мимоходом, что дочь профессора была настоящая красавица высокая и стройная девушка со светлыми волосами и нежной кожей того оттенка, который французы называют "матовым" и который напоминает цвет самых светлых лепестков чайной розы. Однако, когда она вошла, я был поражен тем, как сильно она изменилась за каких-нибудь полмесяца. Ее юное личико осунулось, блестящие глаза потухли, затуманенные тревогой.

- Отец в Шотландии, - сказала она. - Он переутомился и слишком много переживал. Уехал он только вчера.

- У вас самой, мисс Андреас, утомленный вид, - заметил мой друг.

- Я так волновалась за отца.

- Вы можете дать мне его адрес в Шотландии?

- Да, он гостит у брата, преподобного Дэвида Андреаса. Его адрес: Ардроссан, Арран-виллас, один.

Уорд Мортимер записал адрес, и мы ушли, ничего не сказав о цели нашего визита. Вечером мы вернулись на Белмор-стрит в таком же полном неведении, в каком пребывали утром. Нашим единственным ключом к разгадке случившегося было письмо профессора, и мой друг решил завтра же ехать в Ардроссан и узнать всю правду про анонимное письмо, но тут случилось новое происшествие, которое изменило наши планы.

Назавтра меня чуть свет разбудил легкий стук в дверь моей спальни. Это был посыльный с запиской от Мортимера.

- Приходите, - гласила записка. - Дело приобретает все более странный оборот.

Явившись на его зов, я застал Мортимера возбужденно расхаживающим взад и вперед по Центральному залу, в то время как старый солдат, охраняющий музей, стоял навытяжку в углу.

- Дружище Джексон, - воскликнул Мортимер, - как же я рад, что вы пришли! Тут происходят совершенно необъяснимые вещи.

- Так что же случилось?

- Вот взгляните, - сказал он, махнув рукой в сторону витрины, где лежал наперсник.

Я взглянул - и не смог сдержать возгласа удивления. Теперь и у среднего ряда драгоценных камней была повреждена оправа точно так же, как у верхнего. Кто-то грубо приложил руку к восьми камням из двенадцати. У четырех нижних камней оправа была ровной и гладкой. У всех остальных - неровной и зазубренной.

- Камни не подменили? - спросил я.

- Нет, я уверен, что эти четыре из верхнего ряда - те же, которые признал подлинными эксперт. Вчера я обратил внимание на это маленькое светлое пятнышко сбоку у изумруда. Раз воры не подменили верхние камни, не думаю, чтобы они подменили средние. Значит, вы ничего не слышали, Симпсон?

- Нет, сэр, - ответил сторож. - Но когда я делал на рассвете очередной обход, я специально подошел посмотреть на эти камни и сразу увидел, что кто-то их трогал. Тогда я кликнул вас, сэр, и сообщил вам об этом. Ночью я делал обходы и не видел ни души, не слыхал ни единого звука.

- Пойдемте позавтракаем, - предложил Мортимер и проводил меня в свои личные апартаменты. - Ну, что вы об этом думаете, Джексон? - спросил он.

- Это самая бессмысленная, пустая и дурацкая затея, о которой я когда-либо слышал. На такое способен только маньяк.

- Можете ли вы выдвинуть какую-нибудь гипотезу?

- Мне пришла в голову любопытная мысль. - Послушайте, ведь этот предмет иудейская реликвия, очень древняя и почитаемая священной, - сказал я, - А что если это дело рук антисемитов? Предположим, какой-нибудь антисемит-фанатик решил осквернить...

- Нет, нет, нет! - воскликнул Мортимер. - Эта версия никуда не годится! Такой фанатик мог бы в своем безумии не остановиться перед уничтожением иудейской реликвии, но с какой стати стал бы он так тщательно обцарапывать оправу вокруг этих камней, что ночи ему хватало только на четыре камня? Нам нужна подлинная разгадка, и найти ее должны мы сами, потому что наш инспектор, боюсь, плохой помощник в этом деле. Прежде всего, что вы думаете о Симпсоне, нашем стороже?

- У вас есть какие-нибудь основания подозревать его?

- Никаких, помимо того, что это единственный человек, который остается ночью в музее.

- Но зачем ему заниматься столь бессмысленной порчей? Ничего ведь не украдено. У него нет мотива.

- Мания?

- Нет, с головой у него все в порядке, готов поручиться.

- Есть у вас еще кто-нибудь на примете?

- Вот вы, например. Вы случайно не страдаете сомнамбулизмом?

- Боже упаси!

- Тогда я сдаюсь.

- А я - нет, и у меня есть план, который поможет нам докопаться до истины.

- Наведаться к профессору Андреасу?

- Нет, мы найдем разгадку ближе, чем в Шотландии. Знаете, что мы с вами сделаем? Помните то окно в потолке центрального зала? Мы включим в зале все электрические лампочки, а сами станем наблюдать из чулана, и загадка разрешится. Если наш таинственный гость за один раз справляется с четырьмя камнями, есть все основания считать, что сегодня ночью он вернется, чтобы завершить свою работу.

- Превосходно! - воскликнул я.

- Мы сохраним этот план в тайне и не будем ничего говорить ни полицейским, ни Симпсону. Составите мне компанию?

- С величайшим удовольствием, - сказал я. На том и порешили.

В десять вечера я вернулся в музей на Белмор-стрит. Мортимер, как я заметил, с трудом сдерживал нервное возбуждение, но было слишком рано начинать наше ночное дежурство, так что мы еще около часа пробыли у него в квартире, обсуждая всевозможные версии объяснения странной истории, тайну которой мы собирались разгадать. Наконец уличный шум - громыхание многочисленных фиакров и торопливое шарканье ног прохожих - стал стихать: расходились по домам последние запоздалые любители развлечений. Было около полуночи, когда мы отправились - Мортимер впереди, а я следом - в чулан над центральным залом музея.

Мортимер уже побывал тут днем и постелил на пол мешковину, поэтому мы могли удобно расположиться и следить за тем, что будет происходить в музее. Стекло в окне не было матовым, но на нем накопилось столько пыли, что человек, который посмотрел бы вверх из зала, ни за что бы не заметил, что за ним наблюдают. Мы очистили стекло от пыли по углам, и через эти глазки хорошо просматривался весь зал, что находился под нами. В холодном белом свете электрических ламп все предметы в зале обрели особую четкость и резкость очертаний, и я мог разглядеть содержимое различных витрин в мельчайших подробностях.

Подобное ночное бдение весьма поучительно в познавательном отношении, так как тут уж волей-неволей внимательно разглядишь и те предметы, мимо которых обычно проходишь без особого интереса. Прильнув к своему маленькому глазку, я подолгу изучал каждый экспонат, начиная от огромного футляра для мумии, прислоненного к стене, и кончая теми драгоценными камнями, из-за которых мы очутились здесь и которые сверкали и переливались сейчас в своей стеклянной витрине прямо под нами. В многочисленных витринах этого зала блестело там и сям немало драгоценных камней в золотой оправе, но ни один из них не горел так ярко, как эта великолепная дюжина, составлявшая вместе урим и туммим. Я поочередно рассматривал надгробные изображения из Сикары, фризы из Карнака, статуи из Мемфиса и надписи из Фив, но мой взгляд постоянно возвращался к этой восхитительной иудейской реликвии, а мысли - к окутывающей ее странной тайне. Я как раз размышлял о ней, когда мой товарищ вдруг глубоко вздохнул и судорожно сжал мне руку. В тот же миг я увидел, что привело его в такое возбуждение.

Как я уже сказал, у стены, справа от входа (справа, глядя от нас, а для входящего слева), стоял большой футляр для мумии. И вот, к нашему невыразимому изумлению, он начал медленно-медленно открываться. Крышка постепенно, едва заметно отодвигалась, и появившаяся с краю черная щель становилась все шире и шире. Делалось это с величайшей осторожностью, почти незаметно для глаз. Мы, затаив дыхание, наблюдали, как в проеме появилась белая рука, отодвигающая раскрашенную крышку, потом - другая и наконец показалось лицо - лицо, знакомое нам обоим! Это был профессор Андреас. Крадучись выскользнул он из футляра для мумии, как лиса из своей норы; беспрерывно озираясь, он сделал один шаг, замер, сделал другой, само воплощение хитрости и осторожности. Вот опять какой-то звук, донесшийся с улицы заставил его застыть в неподвижности, и он долго стоял, весь превратясь в слух, готовый метнуться обратно в укрытие. Затем снова двинулся вперед - на цыпочках, очень, очень осторожно и медленно. Добравшись до витрины в центре зала, он достал из кармана связку ключей, отпер витрину, вынул иудейский наперсник и, положив его на стекло перед собой, принялся ковырять его каким-то маленьким блестящим инструментом. Поскольку стоял он прямо под нами, его склоненная голова закрывала от нас наперсник, но по движению его руки мы могли догадаться, что он завершает начатое: странным образом повреждает оправу камней нижнего ряда.