Черный огонь

"Левые" суть начинатели какого-то нового мира. Об этом кажется даже поется в их аляповатых, грубоватых песенках, - грош ценою в смысле поэзии. И весь вопрос и заключается собственно в том: каким образом мог зародиться какой бы то ни было "новый мир" среди того "апокалиптического окончательного" мира, который именуется "христианством"? Как ему нашлось место? Где оно нашлось? В этом весь вопрос и пожалуй вся метафизика левого положения вещей.

Здесь мы должны будем произнести несколько еще более грустных слов, чем ранее. "Место" нашлось для "нового мира": ибо ничего из вековечных жажд и ожиданий и нужд человечества не было утишено "благою вестью", вынесенной из катакомб.

Умираем - так же!

Болеем - так же!

Нефриты, раки, чахотка - все те же!

Тюрьмы - такие же! Нет, еще страшнее: разве древний мир изобретал что-нибудь [подобное] "одиночной камере" на 20 лет, этой холодной параллели огненного "ауто-да-фе" средних веков.

Тоска, голод, самоубийство, мор детей, унижение женщин, звание "проститутки" и желтый билет - что изменилось после Рождества Христова сравнительно с тем, что было до Рождества Христова?

Да, забыл... появились утешения!

Появилось успокоение!

Явился новый, неслыханный, небесный глагол: "претерпите"!

- "Блаженны нищие"...

- "Блаженны гонимые"...

"Блаженным" осталось только улыбаться на утешение... в каменных тюрьмах, в больницах для сифилитичных и видя, как дитя задыхается в скарлатине и нет рубля, чтобы позвать доктора.

"Блаженные" ежились, корчились, делали улыбку, глотая слезы... и не выдержали.

- Позвольте: отец христианского мира, папа Бонифаций VIII, получив пощечину от римского патриция Колонна, вошедшего во дворец его с победителями французами, - умер от обиды и бессильного негодования. Отчего же он не "претерпел по образцу Голгофского Страдальца", как указывает нам, людям, толпе, мученикам рода человеческого?

Мы за тумаком даже не гонимся: такая малость! У нас дети умирают в скарлатине - это больше! Почему же мы, слабые, маленькие, обязаны "терпеть по примеру Голгофского Страдальца", когда сильные учителя наши, древние и новые, не могут и никогда не могли вынести даже простой обиды и неповиновения, умирая от первой, а на вторые отвечая тюрьмой и огнем? И, наконец, Сам Голгофский Страдалец правда умер безгрешный: но ведь смертью Он победил мир, купил его, завоевал его. "Царство Христово", "христианский мир"... мы-то, с чахоткой, раком, нефритами, какое "царство" основываем и "что" побеждаем? Цену видим она безмерна. Награды никакой. Да вот разве что батюшки "с нами", "за нас", "благословляют нас на страдание" и обещают за него "награду на том свете". Но они не "на том свете", а на этом ходят в золотых ризах, облекаются, как иконы, имеют честь, славу и поклонение, просят жалования: отчего мы и для нас отложено все до "того света"? За требу мы платим "на сем свете". Нельзя сказать попу: уплачу, батюшка, за крестины на том свете - теперь не при деньгах. Отчего все получают "на сем свете" и Сам Христос получил царство, вот этот "христианский мир", тоже на сем свете - в виде католической Франции, православной России, протестантской Германии: только одни мы, страдальцы, работники, больные, зараженные, голодные, "будем получать там"... "За расчетом приходите позднее"... Странно: при таком расчете работники ропщут на дворе фабрики. Так то - фабрика, явная ложь и притеснение. Но ведь это - церковь, религия, ведь мы у учителей такого учения руки целуем, под благословение к ним подходим, шагу в жизни не делаем без их благословения и нам это запрещено: как же тут-то "расчет позднее", когда все решительно и они сами требуют расчета здесь, требуют его честью, славой, поклонением и наконец просто деньгами.

- Да и что нового в слове: "потерпите"? Не то же ли говорит доктор у постели больного, когда не может помочь? Так это "не может помочь" не удивительно у доктора, земного человека, обыкновенного смертного: а ведь "потерпите" нам будто бы принесен бессмертный глагол, небесное слово. Да и доктор, "наш брат", скажет это неутешительное "потерпите" после громадных усилий, какие он сделает у постели больного: тогда как у "не нашего брата" не видно и самых этих усилий. Просто - мы "брошенная вещь", которая должна претерпеть в состоянии этой "брошенности" и даже, как кажется, от самой этой "брошенности".

- Наконец, что необыкновенного в этом "претерпите". Эту философию изобрел и язычник Диоген. На вековечные задачи человечества о "приобретении" приобретении богатства, чести, власти, положения и проч., - он указал человечеству боковую дверь: вот эту свою бочку, в которую залезши и греясь на солнышке, кстати, очень хорошо греющем в Элладе, - можно не завидовать ни царям, ни завоевателям. "Приобрести все" можно "покоривши все"; но можно этой же цели достигнуть и "дав задний ход": отказавшись от всего.

Сирийские монахи и анахореты Индии только повторили эту философию раннего эллинского анархиста, точнее - шли по пути, параллельному с его бочкой.

*

* *

Христианство не принесло на землю никаких существенностей. "Существенно" человеку не сидеть в тюрьме, а не то, чтобы слышать разные утешения, сидя в тюрьме; быть не голодным, а не то, чтобы читать о "бедном Лазаре" в утешение всем голодающим. Суть в том, чтобы не хворать: но никакой "сути" нет в том, как покойному расчешут волосы, оденут и "охорошат" его. Христианство все "охорашивало". Не целя ран, оно к ним привязало прекрасные слова, возвышенные поучения, поэтические сравнения. Только.

И ко всему этому стал человек равнодушен.

И стал он оглядываться: кто же, что же принесет ему "существенность"?

И стал он искать, говоря теперешним демократическим языком, "своих средствий" в поборонии "существенностей", "существенных" ран мира, не залеченных христианством, а только напудренных им.

- Не стоните.

- Не плачьте.

- Не скрежещите зубами.

- И вам всем будет казаться, что вы не болеете... Слишком легко лечение... Появилась наука: по-видимому холодная, абстрактная, бездушная в первых шагах своих, в начальных азах своих; но по мере того, как эти "азы" начали сливаться в осмысленную речь, - из нее повеяло добротой, великодушием, заботою. Статистика - да, это голые цифры, счет фактов; политическая экономия - свод законов, подмеченных наблюдателями хозяйственной жизни. Но и политическая экономия, и статистика - в руках "доброго человека", этого страдальца, который решил прибегнуть к "своим средствиям". Страдалец направил свою науку на свои раны; это уже естественно. Вместо утешения через рассказ о том, что когда-то пять тысяч человек были напитаны пятью хлебами, явилась земная агрономия, которая из куска земли [, - который] не может пропитать и пяти человек, научила собирать хлеба столько, сколько нужно десяти тысячам человек.