Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков

Как же было не грустить москвичам, после всего этого, по былой жизни Останкина? Вспоминали с благодарностью его хозяев и богомольцы, отправлявшиеся на богомолье в Косино: для их отдыха в Останкине при Николае Петровиче был построен специальный дом.

Веками, в холод и зной, по пыли и слякоти, здоровые, больные и увечные шли по России, со своими узелками и котомками, крестясь и прося милостыню, богомольцы. Миллионы верующих по железным дорогам, трактам и просёлкам совершали паломничество к мощам и иконам, ожидая от них чуда спасения души и тела. Странники и богомольцы составляли одну из особенностей русского быта. Чем была вызвана эта особенность? Стремлением к истине, к душевной чистоте? А может быть, просто бедностью, отсутствием заботы государства о людях, неустроенностью, одиночеством и неприкаянностью?

Косино, конечно, не Троице-Сергиева лавра, куда стекались богомольцы со всей России. Сюда больше шли люди из окрестных сёл и деревень, из Москвы. Местечко это неказистое и ничем не примечательное. Когда-то оно принадлежало помещикам Телепнёвым, а потом перешло во владение купца Лухманова. Купцы не имели права владеть крестьянами, а потому ещё лет за десять до Крестьянской реформы 1861 года какой-то ловкий ходатай выхлопотал здешним крестьянам полную свободу. В благодарность за это крестьяне построили ему на берегу Белого озера домик, где этот благодетель и жил до самой смерти.

Добраться сюда из Москвы можно через Рогожскую Заставу, по Владимирской дороге до Кускова и дальше. Кто не хотел идти пешком, мог доехать до полустанка Косино на поезде, в котором пассажиры (а ведь это происходило в праздничные дни) стояли не только на площадке, но и на ступеньках вагонов и даже в переходах между вагонами. Сойдя на полустаночке, можно было на «линейке» за 10 копеек доехать до самой косинской церкви. Церковь эта каменная, построена в 1827 году и освящена в честь Успения Божией Матери.

Построена она была упомянутым выше Лухмановым. Он здесь, возле неё, и похоронен, а на чугунной плите, установленной над его могилой, было написано: «Здесь погребено тело почётного гражданина и коммерции советника Д. А Лухманова, скончавшегося 18 августа 1841 года, 77 лет».

Что же привлекало сюда паломников? Оказывается — две иконы. Одна икона — Моденской Божией Матери, подаренная церкви Петром Великим, привёзшим её из Италии, другая — святителя Николая Чудотворца, явилась в этих местах в глубокой древности на одном из косинских озёр, получившего после этого название «Святого». Иконы эти были украшены дорогими ризами, жемчугом, драгоценными камнями и ниспадающими драпировками.

На том месте, где теперь это озеро, рассказывали старики, давным-давно, среди дремучих лесов, поселился старец-священник, который ушёл из города, разорённого междоусобной войной между князьями. Он построил здесь церковь и посвятил её Божией Матери. А помогал ему во всём пустынник Букал. Потом Букал ушёл от священника и поселился в том месте, где позже был построен Московский Кремль. Здесь ему было видение о том, что на занятом им месте возникнет город, который перенесёт много испытаний, но потом прославится и станет выше всех городов русских. Букал пришёл в Косино и рассказал об этом старцу. Тогда они оба пошли в церковь и стали со слезами молить Бога и Пресвятую Богородицу за будущий город. И вот, когда священник стал совершать литургию и дошёл до херувимской песни, над ним появилась Матерь Божия, а церковь стала медленно опускаться под землю. Из-под земли появилась вода, которая затопила церковь, и образовалось озеро. Много лет прошло с того времени, но не умолкала под волнами озера молитва святого старца за православный народ и город Москву, а село Косино с тех пор так и осталось под особым покровительством Божией Матери. Утренней ранью, когда тишину нарушали только птичьи голоса, кое-кто из богомольцев, сидя на берегу озера, слышал молитву старца из водной глубины. Озеро действительно было глубокое, а вода в нём холодная, чистая и никто не помнил, чтобы она когда-нибудь зацвела. Над водой, у берега, был устроен деревянный помост, а на нём часовня, иордань и две купальни: мужская и женская. Пользоваться ими все могли бесплатно. Зато в каждой купальне была прибита кружка для «посильных подаяний». Когда кружек не было, люди бросали монетки в воду — это было хорошей приметой. Некоторые бросали в воду свои рубашки, крестики и пояса, надеясь вылечиться или исправить уродство. Многие женщины опускали в воду озера своих младенцев.

Искали спасения страждущие и в молитвах перед чудотворными иконами. Летом в церкви пел хор московских певчих. По праздникам пели в полном составе, а по обычным дням — по несколько человек. Для богомольцев, опоздавших к службе, церковь открывалась во всякое время дня. Была здесь ещё одна церковь, зимняя. Находилась она под колокольней. Сюда в холодное время года переносились и чудотворные иконы. Около церквей — кладбище. Церковный двор окружён каменной оградой с бойницами, башенками и железными воротами.

Когда летом паломников было особенно много, народ, не поместившийся в церкви, располагался на папертях, на кладбище, на зелёных лужайках. Калеки, карлики, слепцы, старики, старухи и дети перед началом службы выстраивались от ворот церковной ограды до входа в храм и на разные голоса просили подаяния. Потом всё как-то стихало, с озера ветерок доносил прохладу, слышались тихие разговоры богомольцев, да из церкви доносилось стройное пение. И было во всём этом какое-то особое очарование. И в тёплом, жёлто-оранжевом свете уставшего за день солнца, освещающего храм, и в лазури уходящего в бесконечность неба, и в тихих голосах певчих, и в этих нищих, ожидающих подаяния, чувствовалось что-то неповторимое, русское. Когда в 1960-х годах я в первый раз за свою жизнь попал в Троице-Сергиеву лавру, то впервые ощутил состояние умиротворения и покоя. Красота, которая меня окружала, люди, которых в суете городской жизни я не замечал, открыли мне другой мир, мир, с которым я оказался связанным невидимыми нитями. Запомнился мне и услышанный в одном из храмов рассказ пожилой женщины о том, как она в Ленинграде во время блокады стояла в очереди за хлебом. Сначала все долго ждали когда его привезут, а когда привезли наконец, все кинулись к прилавку. Возникла давка, свалка. Женщина оказалась на полу, по её телу заходили чьи-то ноги. Встать она не могла, и тогда она стала молиться: «Николай-угодник, спаси и сохрани меня!» — и тут люди расступились и кто-то поднял её, и кто-то дал хлеб….

А здесь, в Косине, в конце XIX века, после обедни и молебна, богомольцы шли на село пить чай. Небольшое село это стояло на берегу, только не Святого, а Белого озера. В эту пору у каждого крестьянского домика были расставлены столы и самовары. Богомольцы обычно приходили вечером, по холодку, и крестьяне встречали их, давали ночлег в домах, сараях и на сеновалах. Желающих помолиться у святых икон приходило довольно много. В середине века их набиралось за лето до ста тысяч. Такое паломничество приносило здешним крестьянам приличный доход. В конце XIX века, когда в Косине поезда стали делать остановку, в нём появились и дачники. Они занимали помещения в крестьянских домах и в дачах за озером.

Появление в здешних местах дачников и праздношатающейся публики добавило в богомольную жизнь Косина ложку довольно чёрного и вонючего дёгтя. Чай кое-где стал заменяться спиртным, старушки, скромно предлагавшие чай, — разбитными бабёнками, предлагающими хмельное, а иордань и часовня — портерной, поставленной недалеко от церковной ограды. Одним словом, «цивилизация» наступала.

Если бы мы от Святого озера пошли по лесной тропинке направо, то, пройдя километра полтора, оказались бы на ржаном поле, за которым находилась деревня Кожухово, ничем, в общем-то, не примечательная. Далее, на правом берегу реки Пехорки, раскинулась деревня Фенино, состоящая из двух рядов крестьянских изб, тянущихся вдоль дороги. В конце этой деревни стояла винная лавка, а напротив неё памятник на мраморном пьедестале бюст Екатерины Великой и ангел, попирающий ногой змея. Из надписей, сделанных на мраморе, следовало, что памятник сей возведён в честь побед графа П. А. Румянцева-Задунайского над турками и заключения с ними выгодного для России Кючук-Кайнарджийского мирного договора, а поставлен он здесь потому, что крестьяне этой деревни ещё в 1833 году были отпущены сыном фельдмаршала, графом Сергеем Петровичем, на волю.