Заметки о Гитлере

4. Открытие своих гипнотических способностей как публичного оратора.

5. Решение стать фюрером.

6. Решение о подчинении своего графика политических свершений своей ожидаемой продолжительности жизни.

(Одновременно это решение на ведение войны).

7. Решение о самоубийстве.

Оба последних решения отличаются от предшествующих тем, что это одиночные решения. Во всех остальных субъективные и объективные стороны неотделимы. Это решения Гитлера, но в них и через них Гитлер каждый раз действует в соответствии с духом времени или с настроением времени как ветер, дующий в парус.

Уже пробуждающийся пылкий политический интерес восемнадцати- или девятнадцатилетнего, который потерпел крушение в своем тщеславии художника, но который тщеславие как таковое перенес в свою новую область интересов, соответствовал настроению времени или возникал из него. Европа перед Первой мировой войной была гораздо более политизирована, чем в настоящее время. Это была Европа империалистических великих держав, которые все состояли в продолжительной конкуренции, в продолжительной позиционной борьбе, в продолжительной готовности к войне. Это напрягало всех. Так или иначе, за каждым столиком в кафе для буржуа, в каждом пролетарском трактире постоянно политизировали. Частная жизнь — не только рабочих, но и буржуа — была тогда гораздо уже и беднее, чем сегодня. Но зато каждый по вечерам был за свою страну львом или орлом, знаменосцем великого будущего со своим классом. Гитлер, которому больше нечего было делать, был таким целый день. Политика была тогда компенсацией жизни, до определенной степени почти для всех, но для молодого Гитлера — всецело.

Национализм и социализм были могущественными, приводящими массы в движение лозунгами. Что за взрывную силу должны были бы они проявить, если бы удалось каким–то образом их соединить! То, что уже молодому Гитлеру в голову пришла эта мысль — возможно, но это не наверняка. Позже он написал, что уже двадцатилетним в Вене примерно в 1910 году он заложил «гранитный фундамент» своего политического мировоззрения, но действительно ли это мировоззрение по праву можно было назвать национал–социализмом, можно еще поспорить. Истинная основа мировоззрения Гитлера, самая первая и самая нижняя, которая сформировалась уже во время его жизни в Вене, во всяком случае, была не сплавом национализма и социализма, а сплавом национализма и антисемитизма. И именно антисемитизм при этом выходит на первый план. С самого начала Гитлер несет его с собой, как горб от рождения. Но также и национализм, совершенно определенный, отмеченный печатью народническо–великогерманского национализм, без сомнения берет начало уже во время его жизни в Вене. Социализм же, напротив, наиболее вероятно является более поздним компонентом.

Антисемитизм Гитлера имеет восточно–европейское происхождение. В Западной Европе и также и в Германии, в начале нового века антисемитизм был на спаде, ассимиляция и интеграция евреев были желательны и в полном разгаре. Но в Восточной и в Южной Европе, где многочисленные евреи добровольно или принудительно существовали как обособленный народ внутри народа, антисемитизм был (и есть?) присущим ей и ужасным явлением, направленным не на ассимиляцию и интеграцию, а на устранение и истребление. И этот смертоносный, не оставлявший евреям никакого выхода восточноевропейский антисемитизм глубоко проник в Вену, в третьем округе которой по известному высказыванию Меттерниха начинались Балканы, и где его подхватил молодой Гитлер. Как — этого мы не знаем. Нет свидетельств о каком–либо неприятном личном опыте, сам он ни о чем подобном не говорил. По изложению в «Майн Кампф» ощущения того, что евреи иные, чем остальные люди, достаточно для логического вывода: «Поскольку они иные, они должны исчезнуть». Как Гитлер позже рационализировал этот вывод, оставим для рассмотрения в одной из последующих глав, а как он его практиковал — еще далее. Для начала смертоносный антисемитизм восточноевропейской разновидности, который глубоко въелся в молодого человека, оставался без практических последствий даже в его собственной сомнительной жизни.

Иначе обстоит дело с его великогерманским национализмом, другим продуктом его жизни в Вене. Он произвел в 1913 году его первое политическое решение в жизни — решение об эмиграции в Германию.

Юный Гитлер был австрийцем, который ощущал себя не австрийцем, а немцем, и именно как чрезвычайно обойденным судьбой, несправедливо отстраненным от основания рейха и от самого рейха, брошенным всеми немцем. Тем самым он разделял чувства множества австрийских немцев своего времени. Имея за своей спиной всю Германию, австрийские немцы могли создавать свою многонациональную империю и властвовать в ней. С 1866 года их выставили за дверь Германии, в своем собственном государстве они остались в меньшинстве, надолго беззащитные перед лицом пробуждающегося национализма множества австрийцев поневоле, приговоренные к господству (теперь уже поделенному с венграми), для которого их сил и числа более было недостаточно. Из столь затруднительного положения можно вынести самые различные выводы. Юный Гитлер, который уже тогда был силен в выводах, рано сделал самый радикальный: Австрия должна распасться, но при этом распаде должен появиться Великогерманский Рейх, который включит в себя обратно всех австрийских немцев, а затем в силу своей особой роли снова будет господствовать над малыми государствами, которые станут сонаследниками при распаде Австро — Венгерской империи. В душе он уже чувствовал себя не подданным Австро — Венгрии, но гражданином этого будущего Великогерманского Рейха, и из этого он сделал выводы и для себя, и снова самые радикальные: весной 1913 года он эмигрировал.

Мы знаем ныне, что Гитлер эмигрировал в Мюнхен, чтобы избежать службы в австрийской армии. То, что это произошло не по причине трусости, подтверждается тем, что в 1914 году с началом войны он тотчас же вступил добровольцем в армию: только вот в немецкую армию, а не в австрийскую. Уже в 1913 году война витала в воздухе; и Гитлер не желал сражаться за дело, от которого он внутренне отрекся, и за государство, которое он считал пропащим. Тогда он был еще весьма далеко от того, чтобы хотеть стать политиком — да и как он, иностранец без профессии с немецком кайзеровском рейхе мог стать им? — но действия его уже тогда были политическими.

В войне Гитлер был политически удачлив. Только его антисемитизм оставался неудовлетворенным — если бы дела шли так, как он желал, то войну использовали бы для искоренения в рейхе «интернационалишма» (он писал это слово с буквой «ш», имея в виду при этом евреев [2]). Но в остальном же четыре года прошли превосходно — победа за победой. Поражения были только у австрийцев. «У австрийцев дело пойдет так, как я всегда говорил», — пишет он со знанием дела мюнхенскому знакомому с фронта.

Теперь мы подходим к решению Гитлера стать политиком — одному их многих, которые он называл «наиболее тяжелыми в своей жизни». Объективно это стало возможным вследствие революции 1918 года. В кайзеровском рейхе для иностранца в том социальном положении, которое было у Гитлера, никогда не могло бы появиться основы для политической деятельности, разве что только в СДПГ [3], с которой Гитлер однако никак не сочетался и которая в целом, что касается влияния на действительную государственную политику, была тупиком. Только революция освободила партиям путь к государственной власти и одновременно столь сильно потрясла традиционную партийную систему, что и новые партии получили шанс — в 1918 и в 1919 годах массово происходили основания новых партий. И австрийское гражданство Гитлера вовсе не было теперь препятствием для активного участия в немецкой политике. Присоединение «Немецкой Австрии», как тогда называли ее, хотя и было запрещено державами–победительницами, с 1918 года страстно желалось по обе стороны границы и внутренне было предвосхищено, так что австриец в Германии практически не считался иностранцем. А социальных барьеров после революции, которая устранила власть и привилегии знати, для немецкого политика вообще больше не существовало.