Заметки о Гитлере

Это сомнение в самом себе в целом понятно и даже вызывает симпатию. Но от него до первого, еще наполовину против своей воли произнесенного «Хайль Гитлер!» было уже недалеко.

Такие обращенные или наполовину обращенные видимыми достижениями Гитлера в общем не были национал–социалистами; но они были приверженцами Гитлера, верующими в Гитлера. И в апогее всеобщей веры в Фюрера таких немцев было, пожалуй, безусловно больше девяноста процентов.

Неслыханное достижение, почти весь народ объединить вокруг себя, и выполнить это менее чем за десять лет! И выполнить, по существу, не посредством демагогии, но — посредством достижений. До тех пор, пока у Гитлера в распоряжении были только его демагогия, его гипнотическое красноречие, его режиссерское искусство в опьянении и затуманивании масс — в двадцатые годы — то он сделал тем самым своими приверженцами едва ли более пяти процентов немцев. На выборах в рейхстаг 1928 года это было 2,5 процента. Следующие сорок процентов в 1930–1933 годах к нему пригнали экономическая нужда — и полная, беспомощная несостоятельность всех других правительств и партий в отношении этой нужды. Но последние, решающие пятьдесят процентов он привлек на свою сторону после 1933 года главным образом посредством достижений. Кто, примерно в 1938 году, в кругах, где это еще было возможно, произносил критические слова о Гитлере, неизбежно раньше или позже (иногда с полусогласием: «Эти дела с евреями мне тоже не нравятся») слышал такой ответ: «Но он же всего достиг!» Не такой, например ответ: «Но как увлекательно он может ораторствовать!», и не такой: «Но как великолепен он снова был на последнем партийном съезде!», ни разу: «Но что за успехи у него!». Нет: «Он же всего достиг!» И что собственно можно было в 1938 году или весной 1939 года на это возразить?

Существовал еще один устойчивый оборот речи, который тогда был постоянно на устах новоприобретенных последователей Гитлера. Он гласил: «Если бы об этом знал Фюрер!», и это намекало как раз на то, что вера в фюрера и обращение в веру национал–социализма оставались разными вещами. Если что–то не нравилось людям в национал–социализме — и было все еще много людей, которым многое не нравилось — то они инстинктивно стремились снять вину за это с Гитлера. Объективно, естественно, без оснований. Гитлер был таким же образом ответственен за разрушительные меры своего режима, как и за созидательные. В определенном смысле следует назвать разрушение германского государства и конституционной структуры, к чему мы еще вернемся, «достижениями» Гитлера — достижениями уничтожения, в которые вложено столь же много усилий, как и в позитивные достижения в экономической и военной сферах. Где–то между ними находятся его достижения в общественной области. В них разрушительное и созидательное уравновешивали друг друга.

Гитлер в двенадцать лет своего правления способствовал большим изменениям в общественном строе. Но здесь следует проводить четкую границу.

Существует три больших процесса изменения в обществе, которые начались уже в последние годы кайзеровского рейха, продолжались как при Веймарской республике, так и при Гитлере, и все еще бурно идут в Федеративной Республике и в ГДР. Во–первых, это демократизация и уравнивание общества, то есть ликвидация сословий и стирание классовых границ; во–вторых, переворот в сексуальной морали, а следовательно и возрастающие обесценивание и отрицание христианского аскетизма и буржуазных приличий; и в-третьих, эмансипация женщин, следовательно — прогрессирующее выравнивание половых различий в правовых нормах и в области труда. В этих трех областях достижения Гитлера, положительные ли, или отрицательные, сравнительно невелики, и мы упоминаем здесь об этом лишь потому, поскольку существует ложное представление, будто он эти три тенденции развития сдерживал или подавлял.

Наиболее отчетливо это проявляется в отношении эмансипации женщин, которая, как известно, на словах отвергалась национал–социализмом. В действительности однако она сделала большой рывок, особенно во время второй, военной шестилетки режима, и именно с полным одобрением и часто с принудительным подталкиванием со стороны партии и государства. Никогда еще женщины не были включены в столь многие мужские профессии и мужские функции, как это было во Второй мировой войне, и это невозможно было повернуть вспять — даже если бы Гитлер пережил Вторую мировую войну.

В области сексуальной морали национал–социалистическая точка зрения на словах была противоречивой. Прославлялись немецкая дисциплина и обычаи, но при этом выступали против поповского ханжества и обывательской затхлости, и ничего не имели против «здоровой чувственности», особенно если она, в браке или без него, способствовала появлению генетически здорового потомства. Практически же стремление к культу тела и секса, которое началось в двадцатые года, в тридцатых и в сороковых годах без препятствий развивалось дальше.

Наконец, что же касается прогрессивного упразднения сословных привилегий и ломки классовых барьеров, то национал–социалисты были даже совершенно официально за это (в противоположность к итальянским фашистам, которые на своих знаменах начертали лозунг восстановления «корпоративного государства», то есть сословного — это одна из многих причин, по которым не следует валить в одну кучу национал–социализм Гитлера и фашизм Муссолини). Они лишь изменили словарь: что прежде называлось «бесклассовым обществом», при них именовалось «народное общество». Практически это было то же самое. Бесспорно, что при Гитлере, даже еще в большей степени, чем прежде в Веймарской республике, имели место массовые продвижения в карьере и падения, классовое смешение и прорывы классовых границ — «свободный путь дельным людям» — и дельным по образу мыслей; вовсе не все при этом выглядело радостным, но «прогрессивным», в смысле прогрессивного уравнивания, оно было несомненно. Наиболее отчетливо это развитие проявлялось в составе офицерского корпуса, чему даже способствовал лично Гитлер. Еще в Веймарской 100-тысячной армии офицерский корпус был почти чистой вотчиной аристократии. Первые фельдмаршалы Гитлера, происходившие из Веймарского рейхсвера, почти все еще перед фамилией имели приставку «фон»; среди ставших фельдмаршалами позже — более почти никто.

Всё это лишь попутно и для полноты картины. Как уже сказано, речь шла при этом о процессах, которые были запущены уже до Гитлера и продолжались как при нем, так и после него, и в которых деятельность Гитлера лишь очень мало меняла что–либо в отрицательную или в положительную сторону. Однако существует одно великое общественное изменение, которое было личным творением фюрера, и которое, что интересно, хотя в Федеративной республике и отменено, в ГДР тем не менее было сохранено и развито далее. Сам Гитлер называл это «социализация людей». «Что нам нужно: социализация банков и фабрик», — говорил он Раушнингу. «Что это конечно означает, это то, что я людей прочно встрою в систему дисциплины, из которой они не смогут выйти… Мы обобществляем людей». Это социалистическая сторона гитлеровского национал–социализма, о которой теперь пойдет речь.

Тот, кто вместе с Марксом решающий или даже единственный признак социализма видит в обобществлении средств производства, естественно будет отрицать эту социалистическую сторону национал–социализма. Гитлер не обобществлял средства производства, следовательно, он не был социалистом: тем самым вопрос для марксистов исчерпан. Но внимание! Дело не столь просто. Что интересно, ведь и нынешние социалистические государства вовсе не ограничиваются обобществлением средств производства, но и направляют большие усилия на то, чтобы кроме этого также и «обобществить людей», то есть чтобы их, по возможности от колыбели до смертного одра, организовать коллективно и принудить к коллективному, «социалистическому» образу жизни, «прочно встроить их в дисциплину». Вполне уместен вопрос — не является ли это, вопреки Марксу, более важной стороной социализма.