Ищи Колумба !

Когда старик вышел из булочной и, даже не узнав мамы, побрел, пошатываясь, держа хлеб у груди, маме пришло другое решение. У нее дома еще оставалось немного кофе, который она хранила на какой-то особенно уж трудный день, и она подумала, что чашка горячего кофе могла бы привести старика в чувство. Она крепко взяла его под руку и громко сказала ему в самое ухо, потому что ей казалось, что он не слышит ее:

- Пойдемте ко мне, я угощу вас настоящим кофе.

Мама так и не поняла, услышал ли ее старик, но он не сопротивлялся, и она потащила его к себе, приволокла на четвертый этаж, усадила на стул, подперев столом, чтоб он не упал, и стала разжигать спиртовку, которую, на счастье, ей подарили для туристических походов ребята-химики перед самой войной. Как она сейчас дорожила несколькими десятками таблеток сухого спирта! Это было настоящее сокровище. Она налила кружку воды и закрыла ее самодельной крышкой (чтоб тепло не уходило зря!), поставила на спиртовку и достала железную банку, в которой был чудесный, самый настоящий кофе. За все это время старик не пошевелился и ни разу не взглянул на нее. Он сидел, как мама его посадила, в одной руке у него был зажат кусочек серого хлеба, а другая висела как плеть. Мама засыпала кофе в воду, помешала ложкой, подождала, пока вода забулькает, и, отлив себе немного в маленькую чашечку, поставила кружку перед стариком и громко спросила его:

- Может быть, вам будет приятнее, если вылить в чашку? Но я думаю, так будет погорячее.

И тут вдруг старик словно очнулся и совсем неожиданно вскрикнул:

- Деточка!

И заплакал.

Мама никак этого не ожидала. Она ожидала чего угодно, ей даже приходила мысль, что он умер, когда он сидел так, словно каменный, но она не ожидала, что он будет плакать. Это были первые мужские слезы, которые она видела в жизни, и она не знала, как утешить его, потому что она ничего о нем не знала. Она думала, что ему будет неприятно потом из-за своих слез, и ни о чем его не спрашивала.

Но старик вдруг так же неожиданно замолчал, положил на стол свой хлеб и взял в обе ладони горячую кружку и наклонил к пару свое лицо - то ли он вдыхал аромат кофе, то ли просто сидел задумавшись, было непонятно. Так он и не сказал маме ни слова.

* * *

...Время шло. С каждым днем становилось тяжелее. Силы убавлялись. Маме даже казалось, что она стала такая же, как те женщины в очереди, безразличная к чужим страданиям; о старике она уже начала забывать.

Однажды вечером, когда мама дремала на диване, накрывшись пальто, в дверях комнаты тихо, без стука появился старик; в руках у него был странный предмет, покрытый тряпкой. Он держал его за железную петлю. Мама ужасно испугалась. Ей показалось, что старик решил отблагодарить ее и принес птичку в клетке. "Что я буду делать с этой птичкой, чем буду кормить ее, а смотреть, как она будет умирать с голоду..."

Старик молча поставил предмет на стол и заговорил:

- Послушай меня, деточка, ты оказалась единственной в скопище очерствелых людей...

Мама хотела перебить его, отказаться от подарка, но старик жестом пророка остановил ее и продолжал:

- Не спеши говорить, ты еще ничего не поняла. Я пришел не благодарить тебя, я хочу вручить тебе кое-что, потому что ты небезразличная и потому еще, что ты молода и здорова и ты переживешь это ужасное время, и тогда только, когда люди станут сами собой, ты передашь им мой дар и передашь мои слова...

Мама смотрела на старика и думала о том, как он изменился за эти дни: похудел еще больше, если только это было возможно, но следа болезненной депрессивности не было и в помине. Сейчас он был возбужден; глаза его горели как угли, растрепанные седые волосы были как белое пламя. Мама решила, что его болезнь разрешилась психическим расстройством.

Тут старик сдернул тряпку со странного предмета, и мама увидела, что это стеклянный колпак, а под ним на платформочке три маленькие фигурки. И недаром мама была многообещающим молодым искусствоведом и ее взяли в Эрмитаж. Мама сразу оценила принесенный стариком дар. Фигурки были сделаны из металла, но непонятно из какого - то ли из очень старинной бронзы, то ли совсем из неизвестного сплава. Фигурки были черные, со свинцово-серо-лиловым отливом. Два существа были с огромными, круглыми, как шар, головами, а третье - нормальных пропорций, но на голове у него были тонкие и длинные рога, скорее даже похожие на усики.

Мама понимала, что фигурки очень древние. Наверное, они извлечены из-под земли, где пролежали, быть может, несколько тысяч лет. Они могли бы рассказать людям о древнем народе и о целой неизвестной погибшей культуре. Странный, необычный вид маленьких человечков подсказывал маме, что она стоит на пороге тайны...

Сейчас-то, конечно, и гадать не надо было бы. Раз-два, отнес в лабораторию, сделал лаборант анализ металла, рентгенолог прощупал лучами вот тебе, пожалуйста, и ответ готов. Нате, получайте! Вашим человечкам всего-навсего семь тысяч лет или десять. Или, наоборот, они сделаны в прошлом году в таком-то месяце, а патина нанесена кислотой. Вот тебе и все. А тогда, в сорок первом, не было еще таких лабораторий и аппаратов, которые бы металл определяли. А к тому же еще война, немцы уже вовсю Ленинград бомбят... Так что пришлось маме на одной интуиции выезжать, ну и, конечно, знаниях.

Она была так взволнована и ошарашена, что не догадалась взять у старика адрес, она спросила, как его имя-отчество, а он назвал только фамилию - Калабушкин.

Когда старик ушел, мама увидала на столе сложенную бумагу и взяла ее, думая, что он сам догадался оставить свой адрес. Мама развернула бумагу и увидела, что на ней красивыми такими буквами скорее нарисованы, чем написаны, странные слова: "Тайна некоего затопленного города".

Мама увидела, что это карта. Но это была самая необычная на свете карта. Какой-то там профиль Мефистофеля, и Поворот в Неведомое, и Трон Дьявола. Ну, одним словом, было ясно, что таких мест на свете вовсе нет, просто галиматья, фантазия, пришедшая кому-то в голову. Ясно только одно, что эта карта имеет отношение к фигуркам. А ведь фигурки-то не были фантазией. Вот они - рядом. Стоят под стеклянным колпаком и требуют ответа. А может быть, карта - ерунда, а фигурки похищены из какого-нибудь музея?

Мама вспомнила танцующих карликов, найденных у берегов Африки, и культовых нефритовых божков древних майя, извлеченных со дна священного колодца Чичен-ица, и другие фигурки, которые все описаны и сфотографированы. Нет, она не видела нигде подобных. А может быть... Может быть, это подделка? Очень уж они новенькие. Как будто только что из рук мастера. Но что-то говорило маме, что это не так.

Мама ужасно жалела, что нет сейчас рядом ее учителя - Ростислава Васильевича. Вот уж он бы сразу все определил. Мама мне тыщу раз говорила, что нет на свете другого человека, который бы так знал и понимал искусство. Мама знала, что Ростислав Васильевич в ближайшие дни должен уходить на фронт. И все-таки она принесла фигурки с собой в Эрмитаж и показала их Ростиславу Васильевичу. И не такой это был человек, чтоб остаться равнодушным. Он пригласил маму к себе в гости, чтобы обсудить и эту проблему, и все другие - одним словом, вызвал для "глобального" разговора.

И вот мама в гостях у Ростислава Васильевича.

Она говорила, что это время было для нее временем открытий и переоценок. Вот хотя бы жена Ростислава Васильевича - Марианна Николаевна. Какой она маме всегда казалась не приспособленной к жизни, как будто из прошлого века. А как она держалась в этот вечер! Совершенно спокойно. На курорт провожают, и то больше нервничают. А ведь они прожили вместе двадцать лет, целую вечность. Она так всегда беспокоилась о Ростиславе Васильевиче: чтоб он не ел всухомятку в буфете, чтоб он не промочил ноги...

Мама говорила, что она даже смеялась, когда Марианна Николаевна заставляла его надевать галоши, хоть от их дома до Эрмитажа два шага.

Они пили настоящий, хорошо заваренный чай, и к чаю было подано настоящее клубничное варенье. Марианна Николаевна радовалась, что прошлогоднее варенье оказалось переваренным и плохо шло довоенной зимой. Когда все было убрано со стола, опущены черные бумажные шторы, состоялся "глобальный" разговор.