Белогвардейцы

- А мы их порубаем, - улыбнулся в заиндевевшие усы Машков. - Пущай они блины на морозе трескают.

- Порубаем... - скептически вздохнул Нестеренко. - Мы их уже два года рубаем, а они... Ты про Змея Горыныча сказку знаешь?

- Бабка рассказывала.

- Так вот, ему одну башку снесешь, а вместо нее три новые вырастают. А красные, в рот им печень, той же породы.

- Порода у них змеиная, - согласился Машков. -- Плодятся здорово! - Он задумался, потрепал по холке коня. - А при чем здесь Змей Горыныч? Это бабы, сучье вымя, во всем виноваты - рожают да рожают!

- Красненьких?

- И красненьких, и беленьких, и зелененьких, - загоготал Машков. - А не уследишь - так она тебе и черненького подкинет.

- А у тебя какой?

Машков враз помрачнел, сдвинул брови, и Нестеренко, сообразив, что наступил па больную мозоль (жена Машкова умерла во время родов), мгновенно переменил тему разговора.

- Однако темнеет, - сказал он, достав из нагрудного кармана вороненые часы с боем. - И мороз... Градусов двадцать будет?

Ему никто не ответил. Машков сворачивал самокрутку, а полковник, положив руки в теплых кожаных перчатках на луку седла, дремал - сказалась усталость и предыдущая бессонная ночь.

- Будет, - убежденно проговорил Нестеренко. - У меня пальцы на левой ноге совсем занемели.

- Они у тебя что, заместо градусника? - спросил Машков.

- Подметка отлетела.

Нестеренко взглянул на крепкие, офицерские, смазанные салом полковничьи сапоги и отвернулся. Мечта, а не сапоги!

Через два часа они выехали на опушку леса. Дончак под Машковым навострил уши и радостно заржал. Машков хватил его кулаком по шее ("Молчи, скотина!"), вытянул вперед и влево руку, и лицо озарилось улыбкой.

- Ну что я вам говорил!

Полковник Вышеславцев привстал на стременах. Действительно, в двух-трех верстах (точнее определить было трудно - расстояние скрадывали сгустившиеся сумерки) виднелись тусклые, будто смазанные, огоньки большого селения. Что оно большое, догадался бы и дурак: на фоне черного, усыпанного редкими звездочками неба

ясно проглядывал церковный крест. Это обстоятельство одновременно обрадовало полковника - его вконец измотавшиеся люди могли бы хорошенько отдохнуть - и огорчило, заставило задуматься: а что если Нестеренко прав - в селе красные?

Год назад Вышеславцев не придал бы этому и значения, бровью бы только повел, - и его уланы в мгновение ока превратили бы противника в шинкованную капусту. Но это год назад, а сейчас... Полковник бросил взгляд за спину, и его охватил озноб. Не от холода - от чувства брезгливости и жалости: из леса выкатывалось... стадо баранов. Иначе назвать два измученных, обессиленных долгим преследованием противника эскадрона было

просто нельзя. И не верилось, что это стадо не так давно с. гордостью именовали 2-м уланским полком. И что этот полк считался одним из лучших в армии Деникина. Он принимал участие в боях под Курском, Воронежем, он должен был первым ворваться в Орел, но... Под Воронежем Буденный неожиданно догнал Мамонтова и разделал, как бог черепаху. От семи дивизий осталось две, да и те при отступлении сильно поредели: донские и кубанские казаки разбежались по родным станицам и хутором. Большие потери понес и полк Вышеславцева, который бросили на помощь Мамонтову. Погибли лучшие из лучших - уланы. Позорному бегству они предпочли смерть на поле боя. Только благодаря их мужеству Вышеславцеву удалось вырваться из окружения и уйти на Харьков.

Два месяца полк залечивал раны, но полностью оправиться - обрести прежнюю силу духа и уверенность в победе - так и не смог. Пополнение - а это зачастую были случайные, обиженные Советской властью люди - плевать хотело и на честь мундира, и на святая святых - знамя полка. Они пришли не сражаться за Отечество, а мстить, убивать, грабить. И вот результат: поражение под Новочеркасском, разгром под Ростовом. Дальше отступать некуда Новороссийск. А они все драпают и драпают...

Полковник поднял правую руку, и к нему тотчас подскакали командиры эскадронов - штаб-ротмистр Крымов и есаул Задорожный. Полковник глянул на их нетерпеливо подрагивающие лица и, чтобы скрыть усмешку, отвернулся. Более разнящихся между собой людей он еще не видел. Штаб-ротмистр - потомственный дворянин, безупречно владеет тремя европейскими языками, по-русски шпарит с легким акцентом. У него приятное, волевое лицо и... вызывающе-наглые манеры, естественно, приобретенные уже на фронте. И эти манеры, безупречная внешность и речь, пересыпанная отборнейшими русскими "в бога, в мать, Христа и веру", создают образ этакого обаятельного хулигана, от которого можно ожидать любой выходки. Поэтому, обнаружив неделю назад на Крымове новенький полушубок, Вышеславцев не удивился, понял: вырождение нации - это не только смена обличья, но и падение духовной нравственности.

Задорожный - сын зажиточного казака, окончил Новочеркасское юнкерское училище, участвовал в русско-японской войне, прошел гражданскую, ни черта не понял и от этого непонимания и вовсе озверел - готов рубить всех и каждого. Не понимает он и Крымова, который воюет за какие-то там убеждения, вечно спорит с ним, желает возразить, но мысль не подчиняется ему, и он, чтобы хоть в чем-то отстоять свою правоту, называет эскадрон сотней: "Сотня... рысью... марш!" И при этом ехидно улыбается. Злопамятный мужик, колючий. И красных ненавидит люто. Рубит мощно, с оттягом, разваливая до самого седла. .

Но сейчас полковнику требовался не только решительный и до отчаяния храбрый солдат, но и рассудительный, крайне осторожный, поэтому в разведку он назначил Крымова. Сказал:

- Если в селе спокойно, дайте зеленую ракету. Желательно низом и в нашу сторону. Если обнаружите противника, то разузнайте по возможности его численность. и известите меня. Ясно?

- Ясно, - сказал Крымов.

- Господин полковник, разрешите и мне прогуляться? - спросил Машков.

- Если ротмистр не возражает, пожалуйста.

- Не возражаю, - сказал Крымов, пришпорил коня и поскакал к своему эскадрону. - Добровольцы в разведку есть?

Строй всколыхнулся, выбросил на поляну трех всадников - рядовых Стешенко и Куренкова и урядника Прохорова. Крымов одобрительно кивнул - эти не подведут, люди проверенные, - поправил кобуру и скомандовал:

- За мной, по двое, рысью... марш!

Через полчаса они свернули на большак, выехали на окраину села и у первой же избы спешились. Крымов быстро сориентировался, расставил людей по точкам так, что дом оказался практически окруженным, вытащил револьвер и вместе с Машковым прошел к двери.

- Стучи!

Машков подумал и постучал в заиндевевшее окошко

- У нас обычно в окна стучат, - сказал он, оправдываясь.

Через минуту дернулись, поползли в разные стороны вылинявшие ситцевые занавески, и сквозь двойные рамы Машков с трудом различил женское лицо.

- Баба! - прошептал он. - Это худо, эти стервы всякое могут выкинуть.

- Кто? - протирая ладонью стекло и тщетно пытаясь разглядеть пришельца, спросила женщина.

- Свои, -спокойно проговорил Машков, махнул рукой - открывай, мол, - и направился к двери.

Прошла минута, а может, две. В сенях что-то грохнуло - по-видимому, женщина в темноте налетела на пустое ведро, - послышались глухие проклятия, ругань, и наконец, к великой радости Крымова, звякнула щеколда. Он оттолкнул женщину в сторону, ворвался в комнату и только тут услышал ее запоздалый, испуганный вскрик

- Цыц! - Машков мгновенно зажал ей рот, строго спросил: - Одна?

- Одна, - кивнула женщина.

- Ну и молодец! - Он втолкнул ее в комнату, вошел сам, увидев в углу иконку, перекрестился.

- Никого, - сказал Крымов, внезапно вынырнув из-за занавески, которая разделяла комнату на две половины. Он сунул револьвер в кобуру и, прижав правую руку к сердцу, галантно поклонился: - Извините за неожиданное вторжение, но что поделаешь, время лихое. - И скроил такую божественную улыбку, что женщина не выдержала и тоже улыбнулась. Тихо, испуганно, но улыбнулась.