Убийство Кирова. Политические и уголовные преступления в 30-х годах

С получением записки уважаемых, но заблудившихся товарищей Сталин созвал в Москве в ЦК заседание, на которое были приглашены авторы записки и почти все члены бюро Ленинградского обкома партии. Заседание длилось два дня, велась стенограмма. Спустя некоторое время, когда участники заседания в Москве вернулись в Ленинград, был созван пленум обкома. Я на нем присутствовал как работник аппарата Смольного. Выступил М. С. Чудов. Он сообщил, что на заседании после двухдневного обсуждения заявления ленинградских товарищей выступил Сталин и внес предложение из двух пунктов: «Киров допускал ошибки при работе в газете «Терек», он их признает, но право сотрудничать в либеральной газете он имел [60]. Товарищи, выступившие со своей запиской, неправильно подошли к оценке Кирова в его полезной работе по Ленинграду. ЦК считает целесообразным этих товарищей перевести на другую работу вне Ленинграда».

Комарову была предоставлена сначала должность председателя правления Всесоюзного объединения стройиндустрии Союзстроя ВСНХ СССР, а в июле 1931 года, когда был создан Наркомат коммунального хозяйства РСФСР, его назначили наркомом, где он и пребывал до ареста и гибели. Десов был очень болен, нуждался в оперативном вмешательстве. Киров помог ему поехать в Германию, там ему была сделана операция, и почти год он не работал по состоянию здоровья. Потом обратился к Кирову с просьбой дать ему работу в Ленинграде, мотивируя семейным положением и состоянием здоровья. Десов был назначен директором завода пишущих машин, тогда имени М. Гельца. И, встречаясь со мной, Десов говорил самые добрые слова о Кирове: «Ведь какой человек, я ему причинил зло, а он, видишь, оставил меня в Ленинграде, помог подлечиться. Спасибо ему. Да, попутали меня». Но кто его попутал — сам он не говорил, а я считал бестактным задавать вопросы, о чем сейчас, конечно, сожалею.

Кондратьева И. И. из исполкома перевели на ответственную хозяйственную работу.

И. Ф. Кодацкий рассказывал об этом заседании в ЦК — шло оно поначалу довольно остро. Киров проявил огромную выдержку, Сталин почти не говорил, только задавал вопросы и в конце внес приведенное здесь предложение. Признание ошибочности позиции Кирова в некоторых статьях в «Тереке» он сделал в мягкой, но безусловной форме. П. И. Смородин говорил, что перелом в ходе заседания наступил после очень умного выступления Кодацкого, что было отмечено и Сталиным. На заседании пленума Ленинградского обкома, о котором шла сейчас речь, у Кирова настроение было, пожалуй, невеселое, неспокойное, но он не проронил ни слова. Резюме мое по этому поводу такое: Сталин защитил Кирова от нападок, одновременно бросив на всякий случай камушек в его адрес по поводу некоторых статей в газете «Терек». Участие же большевиков в условиях подполья в либеральных газетах допускалось с ограничением — не быть редактором, не писать за своей подписью политических передовых (редакционных) статей, что Киров полностью и выдерживал.

В 1930 году состоялся XVI съезд ВКП(б). Киров на нем выступил с большой речью против правых. Она была насыщена интересными сравнениями и шутками в адрес лидеров оппозиции. На пленуме ЦК, избранного на этом съезде, Кирова вводят в состав Политбюро ЦК.

В середине ноября Киров по заданию ЦК ВКП(б) выезжает в Тбилиси и Баку; 19–28 ноября он участвует в собраниях партактива и пленумах ЦК КП Грузии и Азербайджана и выступает на них с докладами о внутрипартийном положении.

В марте 1931 года ЦК ВКП(б) созвал в Москве в помещении Центрального Комитета совещание руководящих работников промышленности и финансов. По указанию С. М. Кирова я, уже будучи в должности заведующего облфо, также принимал участие в этом совещании, где имел возможность в течение трех часов видеть Сталина, наблюдать за ним, и сейчас, по ходу изложения своего материала, хочу поделиться несколько своими впечатлениями о нем. Сталина я видел и слышал и раньше, видел его и позднее, но хорошо сохранилась в памяти и запечатлелась именно эта встреча.

Заседание происходило в помещении ЦК на Старой площади. Комната сравнительно небольшая. Присутствовало человек 35–40, председательствовал В. М. Молотов. Среди присутствовавших — И. В. Сталин, Г. К. Орджоникидзе, А. И. Микоян, Г. Ф. Гринько, М. И. Калманович, Л. Е. Марьясин, З. Г. Зангвиль, К. К. Аболин, И. П. Жуков, С. С. Лобов, Н. М. Луйкер, С. С. Горелик и другие.

Разрабатывался вопрос о поправках к кредитной реформе, принятой 30 января 1930 года. При положительной оценке реформы, способствовавшей внедрению хозяйственного расчета, ускорению товарооборота, жизнь выдвинула новые вопросы, и в первую очередь вопрос о состоянии расчетов между промышленными предприятиями и торговлей, о необходимости значительного улучшения качества поставляемых товаров, особенно народного потребления.

Основным недостатком в практике проведения кредитной реформы, принятой 30 января 1930 года, являлась подмена кредитования реальных сделок огульным кредитованием под намеченный план, приводившая к автоматическому покрытию банком прорывов в промфинпланах хозяйственных органов.

Здесь, в этом повествовании, где главной задачей поставлено показать Сталина, нет необходимости и возможности рассказывать о дискуссии. Как экономист я понимал точки зрения руководителей ведомств, понимал и то, что как будто разговор идет больше по поводу, а не по существу: производственники толкуют о своих бедах, торгующие работники — о своих. Более объективную точку зрения занимали финансисты, особенно банковцы (Калманович, Марьясин). Серго кипятился, часто бросал реплики в адрес инакомыслящих, но чувствовалось, что он не улавливает главного. Молотов, как председательствующий, не выражал своего мнения (если даже он его и имел), но отпускал исподволь желчные реплики ораторам. Сталин, одетый в свой обычный костюм полувоенного образца, в сапогах, почти все время ходил на небольшом пространстве зала заседания. Трубка была то во рту, то в руках, но впечатление такое, что он ни на минуту не переставал ею пользоваться. Он иногда казался рассеянным, но потом вдруг останавливался и вслушивался в слова очередного оратора. Чувствовалось, что он поглощен обсуждаемым вопросом, не отвлекается, бросает то вопрос, то реплику, особенно когда говорит Серго. По ходу совещания было заметно, что Сталин как бы изучает вопрос, у него еще нет своего мнения. Но для того и собрано совещание, чтобы послушать людей, их разные точки зрения.

А кто будет решать вопрос? Участники совещания? Конечно, нет — идет подготовка решения ЦК и СНК. Совещание началось в 19.00, время близится к полночи, а Сталин не покидал заседания и, я бы сказал, вел себя очень активно, пытливо. Потом он берет слово. Сталин очень тонко уловил суть вопроса, освободив его от излишне привнесенных слов и понятий.

Он говорит: «Акцепт или аккредитив? Аккредитив — предприятие отпускает торговле товар, и банк механически списывает со счета торгующей организации в уплату за полученный товар. Говорят, есть срок в 10 дней, когда торг может опротестовать счет, но этого мало. За качество товара, его ассортимент надо бороться всем, и торгующим организациям в первую очередь, а для этого им надо дать право акцепта, то есть при расчетах должно быть подтверждение счета и принятия товара получателем, установив какой-то срок времени на акцепт для того, чтобы разобраться и в качестве и в ассортименте поставки».

Примерно так Сталин сказал, оголив, упростив и в то же время поставив вопрос с головы на ноги. Серго пытался возразить, Сталин спокойно, но твердо заметил, что надо так сделать, чтобы был организованный контроль потребителя над продукцией производственников. Молотов, выразив согласие со Сталиным, на этом закрыл совещание, и на основе предложения Сталина поручено межведомственной комиссии составить окончательный проект решения ЦК и СНК.

На меня как вся обстановка совещания, так и лично Сталин произвели самое хорошее впечатление деловитостью, острой, но товарищеской атмосферой. Главное, что это было не какое-то очередное мероприятие, а желание руководителей перед принятием решения послушать специалистов, знатоков дела, и совместно выработать решение. Выделялся ли Сталин среди других? Да, конечно, чувствовалось, что последнее, решающее слово принадлежит ему; оно так и было, но тогда это действительно было самое разумное, нужное, правильное слово, а не диктат. Когда мы с И. П. Жуковым ехали с совещания на вокзал, я ему и сказал вот это мое впечатление, а он мне заметил: «Ну, у Сталина по-разному бывает, тебе повезло увидеть его таким».