Царь Борис, прозваньем Годунов

Наведался царь Симеон и в Курляндию, под польской властью тогда находившуюся, Ригу, как и Ревель недавно, стороной обошел, но многие другие городки и замки посещением своим почтил. Нагрянув же нежданно в Вольмар, захватил там в плен гетмана литовского Александра Полубенского. И хоть честил его царь Симеон за глаза скоморохом, дудою, пищалью, самарой, разладой и нефирью, но при встрече личной никакого неуважения не выказал, все ж таки свояк князя Андрея Курбского, да и в Литве человек не последний. Все пленные литовские паны если и были посажены, то за стол царский, и тот пир богатый надолго им запомнился. Гетман Полубенский ответил встречной любезностью — приказал всем польским и литовским гарнизонам в Ливонии прекратить ненужное сопротивление.

Расставались друзьями до гроба. Напоследок царь Симеон одарил панов литовских шубами, кубками, ковшами, всем прикладом, что в поход с собой брал, — не тащить же обратно! И, отпуская пленных на родину, велел передать на словах королю Баторию, чтобы прислал тот своих послов в Москву, отдался бы на царскую волю во всем, и будет тогда между Русью, Польшей и Литвой мир вечный.

Все соседи наши, и ближние, и дальние, правильно цель похода Симеонова поняли. Потянулись в Москву послы польские, шведские, датские, били челом о мире. И мы, повинуясь извечному нашему миролюбию, никому не отказывали.

Казалось, что наступили благословенные времена. За немногие годы Симеонова правления вознеслась держава Русская на вершину силы и славы. Воистину воскресла великая империя ханская!

Глава 5

Сожжение соломенного пугала

Увы — казалось! Иной раз Господь возносит нас на вершину могущества лишь для того, чтобы затем за гордыню нашу низвергнуть в пучину лишений и страданий. Вот и тогда расплата последовала очень быстро, настолько быстро, что мы даже не успели насладиться миром, тишиной и спокойствием.

Не знаю, какой из многих ударов, обрушившихся на нас, был для меня самым тяжелым. Но уж коли говорил я о делах государственных, так и начну с них. Видит Бог, я не нарочно выбирал самое легкое, но так получилось.

Аукнулось нам досадное упущение с избранием короля польского! Всегда я говорил, что нельзя допускать до трона безвестных выскочек! Как можно доверять управление державой человеку, не знакомому с тайной наукой управления, не знающего правил древних, установленных в отношениях государей венценосных, не ведающего неписаных договоров между ними, союзов вековых и высоких общих целей, и в конце концов не проникшего в сердце народное и не чувствующего его чаяний и устремлений. И не в том дело, что Стефан Баторий был для народов польского и литовского чужаком. Да приглашайте хоть варяга дикого, но непременно государя прирожденного. А еще лучше, взяли бы немощного императора германского Максимилиана или беспечного сына его Эрнеста, не потому, что слабость их нам на руку, а потому, что они порядок знают.

Государь прирожденный может и не совершать подвигов великих, он может вообще ничего не делать, а все во благо державе будет. Государю прирожденному ничего никому доказывать не надо: его права от Бога и ответ он только перед Ним держать будет. А выскочке каждый день на троне заново утверждаться нужно, показывать всем, что занимает он престол высокий по заслугам своим, держать постоянно отчет перед народом, который считает себя вправе при ошибке малейшей, истинной или кажущейся, скинуть властителя и вернуть его к состоянию исходному, в безвестность и прозябание. Выскочка просто вынужден являть свидетельства деяний великих, при этом не может затевать никаких дел долгосрочных, вот и остается у него путь единственный — воевать, воевать и опять воевать, двигаться от победы к победе, постоянно помня, что первое же поражение станет и последним.

В таком положении и оказался Баторий и принялся крушить неистово все вокруг. Оно бы ничего страшного, пусть себе порезвится немножко, такая у него служба королевская, но Баторий меры не знал. А еще он не знал правил, о которых я выше говорил, поэтому буйство его представляло угрозу реальную для всех стран, европейских и азиатских, он нарушал сложившееся равновесие, ломал традиции давние, и все дворы царствующие, забыв о мелких разногласиях, объединились в стремлении потушить этот пожар. Но до этого немало времени прошло, и Баторий успел много дров наломать.

Впрочем, чего было от него ожидать? Если на престоле шведском сидели потомки мясника и купчишки Густава Вазы, то на польский явился истинный крестьянин. Видели бы вы его! Низкого роста, кряжистый, нос длинный и прямой, как у цапли, лоб низкий, волос черный, в маленьких глазках одна суровость, и ни тени улыбки на тонких устах. Это я вам портрет его описываю — воочию с ним столкнуться Господь миловал! Но ведь все портреты врут и льстят, так что можно представить, каким мерзким и нецарственным был его облик на самом деле. Нравы и привычки его тоже выдавали в нем простолюдина, о чем я немало слышал от поляков и литвинов. О внешности не заботился, изящества не знал и не имел, правил поведения во время церемоний разных, за столом или во время приема послов опять же не знал и не соблюдал. Образования не имел, языков не ведал, даже с народом своим, Богом ему по недосмотру вверенным, говорил на вульгарной латыни, за все годы правления своего только и выучил по-польски, что «Пся крев!», но уж этим пользовался широко, к месту и не к месту, как крестьяне суют чеснок во все блюда. И это король польский! В стране, издавна славящейся изысканностью поведения, изяществом манер и высокой культурой!

Начало царствования Батория было достаточно спокойным и не сулило будущего буйства. Он обживался на троне, подавлял бунты в некоторых областях, недовольных его избранием, постигал многотрудную науку общения с вольнолюбивой шляхтой и самовластными вельможами, кои ничем, кроме размера угодий, от бояр наших не отличались. Нашел он и поле для приложения своих талантов ратных, вознамерился исполнить мечту свою давнюю и возложить на себя корону королевства Венгерского — предел устремлений воеводы семиградского. Уверен, что не мыслил он покушаться на земли наши, устрашенный силой русскою и скованный договором мирным.

Все переменилось с изменой и бегством карманного короля Магнуса. Любой государь прирожденный дал бы приют беглецу бездомному, но не подумал бы претендовать на земли, этому беглецу во временное пользование выделенные. А вот Баторий подумал и безрассудно вступил в пределы Ливонии. Вновь разгорелся пожар войны ливонской, о которой мы уже решили забыть навечно. Оказалось, что вступить в войну гораздо легче, чем из нее выйти. Вспаханное нами и щедро удобренное своей и чужой кровью поле продолжало регулярно приносить плоды даже против нашего желания.

И вел войну Баторий против всяких правил дедовских, с коварством и вероломством, невиданным в странах христианских и мусульманских. Как, к примеру, начались действия военные: воеводы и ратники нашей пограничной крепости Дюнебург с достоинством несли свою службу тяжелую, испытывая неизбежные тяготы, кои ложатся на плечи воинников в гарнизонах дальних, тем приятнее им было получить от добрых соседей-литовцев несколько бочек вина. Пили за вечную русско-литовскую дружбу, чокаясь заочно кубками с панами литовскими, а как устали и уснули, так эти самые паны ворвались в крепость и перерезали всех до единого пьяных. (Чувствую, что здесь нужен хитроумный знак — запятая, но не могу решить, в каком месте, потому что и пьяные были все до единого, и перерезали всех до единого.) А крепость Венден, которая видела за последние годы столько осад славных и которая после сопротивления ожесточенного с чувством исполненного долга сдавалась на милость очередного покорителя? Достойна ли она была такой участи: захватчики, приблизившись тайно и подделав ключи к воротам, ворвались ночью в крепость и перерезали ее защитников всех до единого сонных. Как вы правильно догадались, каверзу эту могли удумать только немцы, в войске Батория так, с позволения сказать, воевавшие.